Читать книгу "Полынь-трава - Александр Васильевич Кикнадзе"

на спину. Тот взвыл от боли и прохрипел:

— Убью! Сейчас встану и убью!

— Попробуй, если тебе удастся. Лучше поступить по-другому. Сейчас вернемся в зал, и ты извинишься перед моей подругой. Ну как?

Детина молчал, и тогда Николай сильнее надавил на руку.

— Хорошо, пошли.

— Извинишься?

— Да.

Но едва они сделали несколько шагов, как верзила сбоку ударил Николая, повалил и начал бить ногой. Николай скорчился от боли, и тогда на помощь Джимму поспешили двое парней, стоявших неподалеку. Уже потом, много времени спустя, Николаю начало казаться, что они ждали этой драки. Но в ту минуту он ничего не чувствовал, кроме града ударов, обрушившихся на него, согнулся, сжался, закрыл лицо. И вдруг услышал спасительное русское:

— Господа, здесь трое на одного.— И сразу же несколько молодых людей набросились на неприятелей Николая, подхватили его под руку и повели к машине, вытирая платками лицо.

Кровь сочилась из носа, были разбиты губы, левый глаз плохо видел. Единственное, что сумел произнести Николай, это «Спасибо, братцы».

— Наш? Вот это да! Ну, о чем разговор!

Люди, говорившие друг с другом по-русски, аккуратно посадили Николая в «шевроле», стоявший неподалеку, и повезли его чуть ли не через весь город к знакомому доктору.

Еще по дороге Николай попросил одного из спутников вернуться за Дорой и проводить ее домой.

Николай позвонил матери и сказал, что задержался у новых знакомых, при этом вопросительно посмотрел на хозяина дома:

— Как назвать вас?

— Скажите, что вы в гостях у Шевцова Анисима Ефремовича, из Восточного института.

Когда Николай кончил говорить, Шевцов попросил у него телефонную трубку:

— Буду рад познакомиться с вами, госпожа Болдина. Мы тут умыкнули вашего сына. Знаете, маленькая русская компания, петербуржцы, встретили земляка. Вы, пожалуйста, не волнуйтесь, если Николай немного задержится. Очень благодарен,— И, переведя взгляд на Николая, сказал, демонстративно окая:

— Господа, я думаю, у нас будет хороший вечер. А сейчас прошу познакомиться...

Шевцову можно было дать на вид лет сорок пять — сорок семь. Его напряженное, словно натянутое лицо, глубоко лежащие блеклые глаза выдавали натуру холодную и замкнутую. Однако чувство благодарности, шевелившееся в душе Болдина, заставило его сделать скидку на внешность — разве не бывает она обманчивой?

— Я счастлив представить вам своего друга господина Грибова Григория Андреевича,— произнес Шевцов и будто через силу улыбнулся.

У Грибова были резко завернутые уши и крутой лоб. Выглядел он моложе Шевцова года на четыре. Протянул для знакомства левую руку, правая была перебинтована: именно его хук в челюсть свалил мулата с ног. И вообще большая сила чувствовалась во всей этой дородной, устойчивой фигуре.

— Теперь нам осталось познакомиться со Львом Львовичем Нестеренко,— заокал Шевцов. (Болдин отметил про себя: Нестеренко лет около сорока, самый высокий в этой компании, хотя, впрочем, можно было бы добавить: «Самый угрюмый и молчаливый».) — После чего мы сможем, завершив с официальной частью, или, как говорят дипломаты, с протоколом, перейти к более приятной половине вечера, не так ли? — подмигнул Грибову.

Тот открывал бутылки.

— Кстати, что стало с верзилой? — поинтересовался Шевцов,—У него вряд ли сохранилось желание смотреть фильм, А впрочем, я благодарен ему. Возможно, если бы не он, мы бы так и не встретились и не познакомились. Так говорите, Николай Болдин? Не сын ли Павла Александровича? О, тогда я рад вдвойне. Павел Александрович — почтенный, уважаемый человек. Поверьте, я это говорю не ради комплимента. Так думают многие канадские русские.

— Или русские канадцы,— вставил Грибов, разливая по стаканам виски.

— Вам что?

— Водку с томатным соком, только совсем немного.

— Как хорошо вы сказали по-русски: «Спасибо, братцы». Англичанин скажет только: «Спасибо, братья», у них нет тех оттенков в слове «брат», которые есть в русском. Смотрите, по-нашему это и «братья», и «братцы», и «братишки». Ох, интересный все-таки язык! Какое же это оружие, какая это сила в руках тех, кто может им пользоваться свободно,— произнес Шевцов.— А эти английские артикли, я никак не могу к ним привыкнуть и вечно их путаю. Вернуться бы, братцы, в Россию хотя бы ненадолго. Пожить там, почувствовать кругом родную речь. Выпьем за наше знакомство.

— И за Россию,— прибавил Грибов.

Молча чокнулся Нестеренко.

— За знакомство, за Россию,— произнес Болдин.

Уже то было счастьем, что он спасен и что говорят с ним по-русски. Не часто выпадали на долю Николая такие минуты. С годами он начинал все больше понимать, какое это счастье — слышать, ощущать и чувствовать родную речь, и при этом сожалеючи думал и о себе, и об отце с матерью, и о других эмигрантах, которые вынуждены были сами себя наказать высшим наказанием: променять родные поля, песни, речь, родные радости и горести на то, чему учиться заново, да так и не научиться никогда. Но они бежали от большевиков, и этим сказано все.

— Чем занимаетесь, если не секрет, Николай Павлович? — спросил Грибов, нанизывая на вилку селедку с вареной картошкой.

— Пока учусь, подрабатываю немного. А вообще мечтаю стать моряком.

— Завидная профессия. Моряком торгового флота?

— Да, хочется мир посмотреть.

— А может быть, и себя показать? — спросил Нестеренко, открыв рот, кажется, первый раз.

— Да и себя показать не грех такому молодцу,— сказал Шевцов.— А по-русски говорите здорово. Ведь малышом из России... Небось от батюшки да матушки.

— Да, они постарались, чтобы я не забыл,— сказал, прикладывая к глазу мокрое полотенце, Николай Болдин.

Грибов разлил виски, налил Николаю водку, разбавил ее томатным соком:

— А теперь давайте выпьем за сегодняшний вечер, который, я в этом убежден, не останется бесследным, друзья.

Все пятеро подняли бокалы.

ГЛАВА IV

Так началось сотрудничество Николая Болдина и КАНАКО.

Ближе других по нраву ему был Шевцов, человек решительный и властный. Он все чаще посвящал нового знакомого в планы комитета. Знакомство перерастало в дружбу.

День своего рождения — двадцатипятилетие — Николай решил отметить в загородном ресторане. Не хотел обременять мать — та плохо себя чувствовала, и ей было бы не под силу исполнять обязанности хозяйки дома. С Дорой Николай расстался три месяца назад. Просто и безболезненно для обоих.

На вечер Болдин-младший пригласил нескольких русских эмигрантов, среди них был и Шевцов. Дурачились, пели, танцевали. Было по-домашнему тепло.

Возвращались в город ночью, в том состоянии, когда все друг другу кажутся милыми и приятными. Ночь оказалась