Читать книгу "Царица темной реки - Александр Бушков"

– Слышали же? – спросил я. – Оказывается, есть обыкновенная рыба, которую есть можно, а наш сом, изволите ли видеть, совсем другая, клятая… И ничего тут не поделаешь, глубоко это в них сидит и давненько… Придется, пожалуй что, рыбину куда-нибудь передислоцировать, а?

– О чем разговор, командир? – сказал Игорь. – Если она так болезненно на сома реагирует, не тащить же его во двор нахалом? Спокойствие красивой женщины – прежде всего. У кого-нибудь из наших хозяев да пристроим. Не все ж здесь, я думаю, такие суеверные, как твоя хозяюшка… За мной, орлы!

Он первым повернулся к самоходке, схватился обеими руками за ствол пушки, подтянулся и ногами вперед нырнул в люк. Гафур с Полыниным запрыгнули на броню, взревел мотор, самоходка выпустила чадный клуб дыма и укатила. Я подошел к Катре, приобнял за плечи и повел в избу, приговаривая:

– Ну вот видишь, все в порядке, увезли твою клятую рыбину, и больше ты ее в жизни не увидишь… Ну, успокойся, Катрусь, я тебя душевно прошу…

Кажется, она немного успокоилась – и едва мы вошли в дом, направилась в горницу. Двери там не было, и я видел, что она подошла к висевшей в углу потемневшей от времени большой иконе (так что даже и не разберешь, кто именно на ней изображен, различается только смутный силуэт с нимбом, поднятой в благословении рукой и книгой в другой), молитвенно сложила ладони и стала что-то шептать.

Я атеист, им и посейчас остаюсь (с некоторыми оговорками), но не стоит мешать верующему человеку в общении с небесами, особенно если это близкая тебе женщина. Давно прошли те времена, когда славная советская пионерия маршировала, браво распевая:

Долой, долой монахов, раввинов и попов!

Мы на небо залезем, разгоним всех богов!

Кстати, есть, мне кажется, в этой песенке определенная нелогичность. С одной стороны, Бога нет. С другой, если «залезем и разгоним», значит, есть кого разгонять, причем во множественном числе? В общем, сейчас отношение к церкви было со стороны власти совсем другое, и чувства верующих следовало уважать. А посему я, чуть поразмыслив, ушел на кухню и принялся выполнять за Катрю ее утренние хозяйские обязанности: стал растапливать печку, чтобы разогреть на завтрак суп да кашу (и туда и туда собирался снова вбить пайковой тушенки). Сухой паек нам на неделю выдали приличный, обещали, если задержимся дольше, подбросить еще – да и в райцентре, когда мы вышибли оттуда немцев, обнаружился их продовольственный склад, и мы, опередив на гусеницах пехоту, разжились всякой всячиной (вот только табачок там оказался – дрянной немецкий эрзац из пропитанной никотином резаной бумаги, и никто на него не польстился). Вскоре появилась Катря, уже причесанная, в сорочке и юбке, вроде бы успокоившаяся, выглядевшая как обычно. Пошла было к рукомойнику, но задержалась возле меня, сидевшего на корточках и шуровавшего кочергой уже занявшиеся поленья. Положила мне руку на плечо:

– Первый раз вижу, как ты печку топишь. А справно у тебя получается.

– Я ж тебе говорил, что я деревенский, – сказал я. – Центральное отопление первый раз увидел в восемнадцать лет, в казарме, когда в армию призвали.

– А что это такое? – спросила она с любопытством. – Я вот не видела и даже не слышала.

– Удобная штука, – сказал я. – Сядем завтракать, расскажу, тут двумя словами не обойдешься. Катрусь, ты как, успокоилась?

– Да вроде, – ответила она. – Помолилась за себя и за вас, непутевых, – и легче на душе стало. Господь милостив, смотришь, и обойдется.

У меня язык чесался порасспросить ее поподробнее, но не хотелось расстраивать после того, как она только что явно пережила нешуточный испуг. Здорово они тут в суевериях погрязли, в своей глухомани, у нас в Сибири уж на что глухие уголки есть, а все же там молодые, ее ровесники и ровесницы, не такие пуганые. В город бы ее свозить, в кино сводить, мороженое купить, но в нынешней жизненной ситуации это несбыточная мечта. И ведь она глубоко права – даже если уцелею на войне, никогда к ней не вернусь, не настолько тронула сердце. Не первая ромашка при дороге и наверняка не последняя, что сама прекрасно понимает и ничего не требует, довольствуется тем, что есть…

На ее симпатичное личико набежала тень, и я тут же понял причину – послышался рокот самоходки. К некоторому моему удивлению, мотор умолк не возле Катриной избы, а где-то поблизости. Я застегнул ремень с кобурой (все это время ходил распоясанный), снял с крючка фуражку и сказал преувеличенно бодро:

– Ну вот и всё, Катрусь, ребята у меня исполнительные, приехали доложить, что пристроили куда-то клятую рыбину…

– Лучше бы ее не пристраивать никуда, а обратно в реку выкинуть, – сказала она с тоскливой ноткой. – Куда они ее пристроят… Назад в речку – смотришь, легче будет, обойдется…

– Да и так всё обойдется, – сказал я и вышел.

Оказавшись на улице, легонько удивился: самоходка стояла метрах в двадцати от избы. Игорь-одессит как-то чуточку нервно расхаживал перед ней, смоля папиросу глубокими затяжками. Гафур с Полыниным сидели на башне. Подойдя поближе, я разглядел, что все трое довольно смурные, а главное – сом по-прежнему возлежит на броне.

– Что-то не сладилось? – спросил я, подойдя.

Игорь отбросил чинарик, ответил хмуро:

– Сущий бойкот, командир, получился, если использовать умные слова… Бобренки вежливенько, но настойчиво просили рыбину во двор не заносить. Старшие более-менее спокойно держались, а их Стефа от страха чуть не сомлела, как твоя Катря. У Гнатюков то же самое – видеть этой рыбины у себя на подворье не хотят. Что характерно, Алесь Гнатюк во все время разговора держался в сторонке и ни словечком не вмешался. А ведь фронтовик, всю войну прошел, мир и людей повидал… И он туда же…

– Ну почему? – сказал я. – Парень тактичный, решил, наверно, что поздно суеверных родителей перевоспитывать, пусть уж так век и доживают, как называлась одна книга, в мире мифов и легенд…

Игорь поморщился:

– Да тут что-то другое, командир. Понимаешь, лицо у него было такое, словно он сам в эти какие-то неизвестные нам сказки верит. И стыдно ему за это перед нами, ничего с собой поделать не может. Ну вот не ошибаюсь я, уверен… А у Гафурова хозяина, Михася, вообще приключилась оперетта с танцами. Тишайший вроде мужичок, а тут схватил вилы, трясется весь, слюной брызжет, вопит во всю ивановскую: мол, если вы эту гаду ко мне во двор понесете, вилами вас пырять начну, и плевать мне, что со мной за это будет… Очень мило получается. Остались мы с этой рыбкой, как дурень с писаной торбой, никто во двор не пускает. Куда теперь его девать, решительно не представляю. Крепенько ж у них у всех в мозгах засели какие-то местные суеверные поверья, как заклепка в броне у хорошего клепальщика. А во всем остальном – люди как люди…

Тут послышалось приближавшееся тарахтение мотоциклетного мотора. Поскольку мотоцикл на всю деревню имелся один-единственный, не было нужды гадать, кого нелегкая несет ни свет ни заря. И точно – в конце улицы показался старшина Деменчук, направлявшийся прямехонько к нам. И чего от него ждать? Вообще-то с приходом наших здесь автоматически восстановились советские законы, в том числе и Уголовный кодекс со статьей о браконьерстве, а то, что сотворили мои ребята, как ни крути, чистейшей воды браконьерство. Неужели старшина окажется таким уж ретивым службистом? И потом, не может не знать: мы как военные военной же юрисдикции и подлежим, но никак не милицейской. А где он здесь возьмет комендантский патруль? Ближайший за тридцать километров, в райцентре…