Читать книгу "Стремление к счастью. С комментариями и объяснениями - Людвиг Андреас Фейербах"

Отсутствие разума есть бытие для других, объект; разум – бытие для себя, субъект. Все существующее не для других, а для себя, отвергает всякую зависимость от другого существа. Разумеется, мы, как существа физические, зависим от существ вне нас даже в момент мышления, но поскольку мы мыслим, поскольку вопрос касается деятельности разума как таковой, мы не зависим ни от какого другого существа. Деятельность мышления есть самодеятельность.

 Бытие для себя и бытие для других – переосмысленные термины Гегеля «бытие для себя» и «бытие для иного», отражающие этапы становления бытия. Фейербах откровенно смешал первый термин со смыслом кантовского «вещь в себе» (т. е. вещь сама по себе, вещь как она есть), а «других» понял как неопределенную совокупность субъектов, которым доступен этот объект. В ХХ веке сходные термины стали важны в философии диалога М. М. Бахтина, в экзистенциализме Ж.-П. Сартра. Например, Бахтин различает «я для себя» и «я для другого» и исходя из этого различения говорит о необходимости поступка как факте сознания, а не только требовании морального самосознания, так как нельзя состояться как человек среди людей, не совершив поступок.

Самодеятельность – действие, осуществляемое без посторонней помощи.

«Когда я мыслю, – говорит Кант, – я сознаю, что во мне мыслит мое „я“, а не что-либо постороннее. Из этого я заключаю, что мое мышление зависит не от какой-либо внешней вещи, а от меня самого, и следовательно, я субстанция, т. е. существую для себя, а не в качестве предиката другой вещи».

 Слово «субстанция» Кант употреблял в значении, близком значению «индивид», «ипостась», но только в области мышления. В области правоотношений, когда «я» находится среди других, Кант обычно говорил о «личности», понимая личность как субъект правоотношений (долга, союза и т. д.), а не как «особую личность» (для этого у него было слово «гений», так что обычное для нашего расхожего словоупотребления противопоставление «индивида» и «личности» Кант счел бы просто неграмотным).

Мы нуждаемся в воздухе, но тем не менее мы, в качестве естествоиспытателей, превращаем воздух из предмета потребности в объект независимой деятельности мышления, т. е. низводим его на степень вещи для нас. Когда я дышу, я объект воздуха, а воздух – субъект; когда я делаю воздух объектом мышления, исследования, анализа, тогда, напротив, я становлюсь субъектом, а воздух – объектом для меня. Зависимо только то, что служит объектом для другой сущности.

 Здесь опять видим слабость рассуждения Фейербаха: «естествоиспытатель» – это признак ипостаси (личности, индивида), а не сама ипостась, и если естествоиспытатель отрешенно исследует физико-химические свойства воздуха, то он или она исследуют физику или химию, а не сам воздух. В философии ХХ века, например у Гуссерля и Хайдеггера, как раз подчеркивалось, что естествоиспытатель занимается не вещами, а тем, что из них можно извлечь, не их бытием, а их годностью для нашего мышления, тогда как наша «расположенность» позволяет нам изучать и само бытие.

Воздух – субъект в том смысле, что он будет существовать даже если меня не станет, а я не смогу существовать, если перестану дышать. Субъект здесь отождествляется с субстанцией, ипостасью, личностью, индивидом, без каких-либо оговорок, хотя не во всех философских системах все эти слова – синонимы, и хотя никто из нас в здравом уме не назовет воздух «личностью» и даже «индивидом». Но Фейербаху так удобнее показать, как именно из противопоставления зависимого и независимого возникает сама идея автономии, а значит, и автономии мышления, из которой дальше наш философ выводит все остальное.

Так растение зависит от воздуха и света, т. е. служит объектом для воздуха и света, а не для самого себя. В то же время воздух и свет являются объектами для растения. Физическая жизнь есть не что иное, как постоянная смена субъективного и объективного бытия, цели и средства. Мы поглощаем воздух и поглощаемся им; наслаждаемся сами и доставляем наслаждение другим. Только разум есть сущность, наслаждающаяся всем и не доставляющая наслаждение ничему – сущность самодовлеющая, наслаждающаяся только собой – абсолютный субъект, который нельзя низвести на степень объекта другой сущности, потому что он, не будучи вещью сам и будучи свободным от всех вещей, делает все вещи объектами и предикатами для себя самого.

 Предикат – сказуемое, буквально «сказываемое» о подлежащем. Для Фейербаха «абсолютный субъект» настолько активен, что порождать объекты для него то же, что совершать действие. Например, для разума «дышать» и «производить воздух в легких» – одно и то же, поэтому воздух и предикат (человек дышит, человек – дышащее существо) и объект (человек вдыхает воздух в легкие).

Единство разума есть единство Бога. Разуму присуще сознание своего единства и универсальности, он сознает себя в качестве абсолютного тождества. Все, что разум находит разумным, кажется ему неизменным, абсолютным законом; он не допускает, чтобы что-нибудь противоречащее себе, ложное, бессмысленное могло быть где-нибудь истинным, и наоборот, чтобы истинное, разумное могло быть где-нибудь ложным, бессмысленным. «Я допускаю, – говорит Мальбранш, – что некоторые разумные люди не похожи на меня, но не могу допустить, что есть такие разумные существа, которые признают другие законы и истины, потому что каждый разумный человек непременно должен понимать, что дважды два четыре и что нельзя предпочитать собаку своему другу».

 Этот тезис Н. Мальбранша спорен: вполне можно представить разумное существо, не знающее, что такое «умножение», или разумное существо, никогда не имевшее друзей вообще. Но Мальбранш исходил из того, что есть социальные практики, такие как обучение счету или дружба, которые уже входят в число разумных вещей, которые даже если люди не осуществляют, они никогда не будут оспаривать. Его позиция проста – разумный закон это не то, что признается в качестве разумного, а то, что нельзя оспорить с достаточной основательностью.

Я не могу допустить, представить себе такого разума, который существенно отличался бы от человеческого. Скорее, этот мнимо другой разум есть только утверждение моего собственного разума, т. е. моя идея, мое представление, которое зарождается в моем уме и, следовательно, выражает мой разум. В мышлении проявляется моя самодеятельность, разумеется, в вопросах чисто интеллектуальных: я связываю то, что мне кажется связанным, различаю то, что мне кажется различным, и отрицаю то, что мне кажется невозможным. Так, например, если я представляю себе такой разум, в котором созерцание или действительность объекта непосредственно связаны с мыслью объекта, то я их действительно связываю; мой разум, мое воображение обладают способностью связывать эти различия или противоречия. Но каким образом ты мог бы их связывать сознательно или бессознательно, если бы они не соединялись в тебе самом? Однако, как бы мы ни определяли разум, который кажется определенному человеческому индивиду отличным от его собственного, – этот разум есть не что иное, как разум, свойственный людям вообще, но только вынесенный за пределы ограниченного индивида. Понятие разума заключает в себе единство. Разум не может представить себе две высшие сущности, две бесконечные субстанции двух богов, потому что он не может противоречить самому себе, отрицать свою собственную сущность, сознавать себя раздвоенным.