Читать книгу "Фехтмейстер - Владимир Свержин"

— Ну, у вас-то? Не прибедняйтесь! — напутствовал Лунев, сбрасывая шинель на стул.

— И верно, я оказался прав, — с ликованием в голосе объявил Христиан Густавович. — Чарновский проходил, правда лишь свидетелем, по делу о побеге Артура Шультце.

— Что?! — Глаза Лунева удивленно распахнулись.

— Да-да! Платон Аристархович, именно так, — любуясь произведенным эффектом, подтвердил Снурре. — Они были знакомы и довольно часто встречались в кружке поклонников изящной словесности господина Лучанского, по паспорту Лучкова, в доме князя Мурузи по адресу Литейный проспект, 24.

— Это такой дом в мавританском стиле около Спасо-Преображенской церкви?

— Он самый. Вот список обычных посетителей его вечеров. — Полицейский достал из портфеля довольно потрепанную серую папку и развернул на заложенной странице. — Обратите внимание, вот идет Чарновский Михаил, а сразу за ним Шультце Артур. Я тут позволил себе с утра пораньше опросить одного из людей, указанных в списке. Он говорит, что неоднократно видел этих господ, беседующих друг с другом.

— Вот значит как? — Лунев потер занывшую вдруг переносицу.

— Именно так. Последний раз они встречались у господина Лучкова-Лучанского за два дня перед бегством Шультце из России. А вскоре после этого ротмистр утратил интерес к литературным вечерам. Но и это еще не все. Как известно, господин Шультце выехал из столицы в Финляндию, оттуда перебрался в Швецию, а уже из Швеции — в Австрию. Дорога заняла у него чуть больше месяца.

А ровно через полтора месяца после исчезновения господина Шультце из Петербурга ротмистр Чарновский испрашивает у великого князя Николая Николаевича отпуск по семейным обстоятельствам и едет во Францию, дабы вступить в права наследования после смерти какого-то дальнего родственника по материнской линии. Так, во всяком случае, пишет он сам в отчете о поездке. По дороге, в Австрии, ротмистр Чарновский неожиданно чувствует, — Снурре поглядел в текст, — вот: «В связи с обострением последствий контузии, полученной в рейде на Инкоу, был вынужден прервать путешествие и остановиться в Вене на четыре дня для излечения».

— Есть доказательства, что в это время он встречался там с Шультце?

— Увы, нет, — развел пухлыми ручками Христиан Густавович. — Нам, к сожалению, неведомо ни где остановился Артур Шультце, приехав в Австрию, ни где он пребывает нынче. Следы его по сей день не найдены.

— Н-да. — Контрразведчик забарабанил пальцами по столешнице. — Вот и гадай теперь, встречался или не встречался. Хоть это и бездоказательно, определенно мог встречаться.

— Именно-именно, ваше высокоблагородие, — закивал Снурре. — Очень даже мог.

Их беседа была прервана нежданным появлением атаманца.

— Ваше высокоблагородие, — прижимая руки к карманам галифе, отрапортовал он. — Там у нас явление в мундире голубого им преданному народу.

— Простите, что? — Лунев с недоумением поглядел сначала на телохранителя, потом на Снурре. В словах неуемного сотника можно было найти отголосок лермонтовских строк, но трактуемых совсем уж вольно. — Вы снова за свое?

— Вас там поручик Вышеславцев домогается.

— Да? — Лунев устало сжал переносицу. — Что ж, пусть войдет.

Жандарм не заставил себя долго ждать. От его недавнего лоска не осталось и следа. Даже нафабренные усы, еще недавно лихо закрученные, теперь выглядели уныло обвисшими.

— Ну, что там у вас случилось, господин поручик?

— Ваше высокоблагородие, — запинаясь, начал Вышеславцев, — господин полковник. Тут выходит такое… В общем, без вашего совета не знаю, что и делать. — Он тягостно вздохнул.

— Да что ж такое-то произошло?

— На след я напал, — снова вздохнул жандарм.

— Вот те раз, — не замедлил прокомментировать атаманец. — Лежал себе след, никого не трогал. Пришел жандарм и ни мне «здрасьте», ни тебе «до свидания» — коварно напал. Небось еще и избил?

— Прекратите молоть чушь! — оборвал его речь контрразведчик.

— Вот, — делая столь же понурое, сколь у жандарма лицо, пробурчал Холост, — рот затыкают, а чушь — немолотая. Жандармы на следы нападают. Куда ж ты котишься, святая Русь?!

— Один из свидетелей, — начал поручик, игнорируя глумление невоздержанного на язык казака, — сербский капрал, опознал того, вернее, одного из тех, кто второго дня участвовал в налете на квартиру госпожи Эстер.

— Что ж, отлично, радоваться надо!

— По его словам, это Григорий Распутин!

ГЛАВА 10

Он рос как личность, дрессируя в себе зверя.

Из эпитафии вервольфа

В дверях квартиры Лаис Чарновского встретила Глаша с кочергой в руках.

— Это что? — в недоумении уставившись на вооруженную прислугу, вымолвил ротмистр.

— Ой, это вы, барин?! — радостно воскликнула горничная. — Наконец-то!

— Это не я, — сумрачно отозвался конногвардеец. — Я спрашиваю, что здесь происходит?

— Ой, здесь такое было, — всплескивая руками, затараторила Глаша, — что и не пересказать! Распутин приходил с жандармами и ахвицерами. Потом солдат еще из дома напротив. Его арестовали. А барышня в обмороке. — Губы девушки надулись, она собралась было зареветь в голос, но, перехватив на себе недовольный взгляд Михаила Георгиевича, только всхлипнула и трагически наморщила нос.

— Толково рассказала! — хмыкнул Чарновский. — Ладно, о солдатах и жандармах потом. Где Лариса Львовна?

— В спальне. Я ей уже нюхательную соль давала. Так она ныне очухалась и теперь трясется и рыдает.

Чарновский оставил шинель на попечение прислуги и зашагал через комнаты. Признаться, его дико раздражала суета последних дней. Он искренне обожал Лаис, впрочем, ее нельзя было не любить. Это была страсть сильного, уверенного в себе мужчины к хрупкой женщине, нуждающейся в поддержке и защите. Их роман длился уже несколько лет, казавшихся вечностью, однако сейчас все эти жандармские страсти и праздношатающиеся демоны изрядно мешали его планам. Михаил Георгиевич вошел в спальню, где, уткнувшись лицом в подушку, рыдала Лаис. Она, кажется, не замечала его прихода. Тонкие плечи ее продолжали судорожно подергиваться и доносившиеся всхлипы не оставляли надежды на связную речь.

— Нынче к обеду у нас соленья?! — попытался было пошутить Чарновский, но его фраза явно пролетела мимо ушей Лаис. — Что случилось, душа моя?

— Это было ужасно! — Девушка повернула к нему заплаканное лицо и вновь повторила: — Просто ужасно!

Как большинство мужчин, Чарновский терпеть не мог манеры прелестных дам давать эмоциональную оценку событию вместо того, чтобы излагать его суть. Но иного способа дознаться, что здесь в конце концов произошло, не было.

— Но все живы? — Он подошел к возлюбленной и, присев на край постели, начал разминать ее плечи. — Это главное.