Читать книгу "Черная водолазка - Полина Санаева"

И есть прекрасное рациональное объяснение нашего опоздания на метро – все решили выйти в лес, чтоб «просто постоять на свежаке». И кажется, что всего этого будет еще много. И даже если это не так, ощущение, что впереди еще много, много ништяков и радостей, – есть самое главное для счастья. Спасибо всем, кто поздравлял меня в мой день рождения! Поспособствовали. Терпеть не могу, когда всякая попса кричит в многотысячный зал: люблю вас! Потому что ясно же, что неправда. А я правду говорю: люблю своих друзей. Люблю людей, с которыми столкнула жизнь. Всех и каждого. Все оказались хорошими.

Отпустило

Как будто я уже отсиделаза убийствотого, кто мне оченьнадоел,и вышла.И позади суд,и страхи,и привыкание,и ожидание,подсчет дней.Будто уже сижуна скамеечке у тюремных ворот,и уже можно дышатьи просто подставлятьлицо солнцу.И никакогораскаяния.

Как будто меня все простили,и даже бабушка,за то, что я селана кровать в спальнена атласное покрывало,да еще в верхней одежде!И мама,за то, что не учусь в МГУ,и не вышла замужза голубоглазогоблондина,уже не жалеет.

Как будто я вспомнилавсе очень важное,в том числе название фильма,где все хотели понять,кто убил Лору Палмер.И фамилиюсвоего одноклассника,которая похожана название рыбы,но не Карпов.Как будто я нашла все,что давно потерялось,включая маленький ключикот древней швейной машинки,который,когда была маленькойстранненькой, —укралаи спряталав узкую щелочкумежду диваном и стенкой.Потом не могла достать,а все его искали-искали,хотели шитьна машинке…

Будто отдала все долги,всем перезвонила,ответила на все сообщенияи все неотвеченные письма.Почистила спам.И отнеслаконфеты учительнице,которая хорошо относитсяк Асе.И даже еще бутылку шампанского,и даже духи J`adore.Вот сто лет собираласьи очень естественнопротянула ейи сказала:«Это вам к чаю».А что еще скажешь?

Как будто искупаласьв минеральной водеи еще не обсохла.Будто сделала все урокии даже раскрасилаконтурную карту.Будто думала, что опоздаю,а сама успела.Будто операция прошла успешно,и я отхожу от наркозаи уже вижужелтые цветы в синей вазе,но не вижу,кто сидит рядом.

Интересно, это все уже окончательно?

Остаться за старшего

Я хотела сесть у моря, снять шкурку с персика и разламывать, разламывать, предвкушая сладость. И кусать, обливаясь соком, и полоскать потом руки в морской пене. Еще хотела наступать на ракушки, ворчать на комаров, сидеть и слушать ворчливый каспийский прибой, ходить по желтому с золотым отсветом песку и тереть между пальцев листья упругих «заячьих ушек» на пляже.

В общем, я хотела домой.

А дома не было. Мама теперь живет со мной, мой «отчий дом», квартиру на Энгельса, давно продали вместе со всеми ее запахами, звуками, углом, в котором я стояла, сидела и лежала в детстве, тюльпанным деревом, заплетшим кухонное окно, горластой цикадой, которая в нем жила, газетами за 1971 год под обоями и видом на покатую гору Тарки-Тау.

Осталась квартира бабушки. Там мне тоже все знакомо, вплоть до клеточек на кухонной клеенке. Она уникальная. В ней 12 лет никто не живет. Папа приходит сюда на выходные покачаться в кресле-качалке, почитать книги, проверить, как булькает вишневая настойка, бродит домашнее вино, и подремать после обеда на том же диване, что и 40 лет назад, когда это называлось «обедать у мамы». Он, как и я (я, как и он), не умеет менять обстановку. Ему тоже важно, чтоб звуки и запахи были встроены в подсознание и не отвлекали новизной.

Здесь те же, только выцветшие до белизны и прозрачности занавески, что и 30 лет назад, те же фужеры в шкафу и тот же кусок мыла лежит на стопке полотенец и выглаженной старенькой ночнушке. И все это так странно, что немножко раздражает и отдает музеем, а в доме-музее жить невозможно. Для дивана и унитаза антикварный возраст – это не достоинство.

Мне было тяжело там спать и есть – слишком много ассоциаций. Я сопротивлялась ветхому быту и убегала спозаранку. Папа приходил, когда нас не было, ждал, пил чай, тщательно полоскал единственную чашку, уходя, сажал на подушку моего детского медведя. Потом заводил часы и оставлял включенными оранжевый абажур на кухне и красную настольную лампу в зале.

Мы с Асей продлевали жизнь этого дома своим присутствием, своими гелями в ванной, мороженым в морозилке, купальниками на балконе. Но это было нелегко. Хозяйничать там, где я никогда не была хозяйкой, открывать сверху шкафчики, до которых «всю жизнь» не могла дотянуться, трогать когда-то неприкосновенные статуэтки – стоят теперь, никем не охраняемые – их же можно разбить! И никто не заметит.

Я уже не понимала, что труднее – новые горизонты и города, где никогда не был и вписываешь их в память набело, или вот переполненное маленькими памятниками место, куда не можешь втиснуть свою взрослую жизнь и взрослую себя.

Мне было тяжело дышать. Даже из сахарницы пахло бабушкиным домом, а значит, ничего не надо делать самой, значит, завтрак будет готов и постель сама застелется. И летает вокруг абажура ежедневный когда-то диалог бабушки с папой: «Что на обед приготовить? – Откуда я знаю? – А я откуда?» Теперь тишина.

Медведь лежал на боку и смотрел на меня равнодушным стеклянным глазом, за 40 лет он абсолютно не изменился. Когда-то на тумбочке у окна стоял аквариум, большой, тяжелый, дремучий, его и след простыл, а бамбуковая салфетка хранит запах дафний – сухого корма для комнатных рыб. Сквозь сон я чувствовала этот дух той прежней жизни, когда дом был набит людьми и все по очереди спрашивали друг у друга: «Рыбок сегодня кормили?» и просили, пожалуйста, не перекармливать.

Однажды ночью мне показалось, что я слышу знакомый звук – звук тапок типа «шлепки», которые неистово бьются о пятки.

Бабушка до старости (и старость включительно) передвигалась стремительно. Шлепки будто летели вслед за ней – хлопок, хлопок, хлопок и пролетела. Бывало утром спишь и вставать не собираешься, а хлопки, как очень громкие ходики, уже вовсю раздаются, звучат в воздухе, во всех концах квартиры, чуть ли не под потолком – бабушка бегает по своими бабушкиным делам.