Читать книгу "Советы молодому ученому - Питер Брайан Медавар"

Признаться, дух захватывает от столь твердой веры в неизбежность прогресса, опосредованную приращением научного знания. Человек, пребывавший, подобно Кондорсе, в счастливом неведении, не мог – и не смог – ускользнуть от революционного террора. Работа, которую я цитирую, была опубликована уже после гибели философа[118].

Ученые как сословие, если угодно, являются рационалистами – во всяком случае, они по определению верят в необходимость поверки разумом всего на свете. Их наверняка изумит и оскорбит, если кто-то вздумает приписать им иное мировоззрение. Рационализм подразумевает профессиональную обязанность противостоять современному стремлению к иррациональности – речь не только о пресловутом гнутии ложек (модной форме психокинеза), но и о склонности подменять научный взгляд на мир, которому следовали все величайшие мыслители, этакими «рапсодическими» интеллектуальными потугами. Среди важнейших антинаучных движений наших дней выделю культы «восточной мудрости» и мистической теологии – как писал Джордж Кэмпбелл[119], прозаические жертвоприношения Всевышнему, которые (там, где живое существо, приносимое в жертву, лишается жизни) лишаются всякого смысла.

Но молодым ученым ни в коем случае не следует поддаваться соблазну и принимать необходимость разума за его достаточность. Рационализм оказался не в состоянии дать ответ на множество простых, детских, если хотите, вопросов, которые часто задают люди: это вопросы о происхождении и цели, часто отвергаемые учеными как бессодержательные, как «недовопросы» или «псевдовопросы», пусть люди продолжают их задавать и жаждут наконец-то услышать ответ. Некоторые интеллектуальные действия рационалисты, уподобляясь врачам, которые столкнулись с болезнью, каковую они не в силах диагностировать или вылечить – так вот, рационалисты от многих «неудобных» вопросов попросту отмахивались, как от «нелепых фантазий». Словом, не к рационализму мы должны обращаться за ответами на эти простые вопросы, несмотря на все его притязания на всеведение.

Анатомия научного материализма

Ученый, который развивает медицину, сельское хозяйство или работает в области промышленных технологий, может выступать и нередко выступает проводником материального прогресса. В этом качестве его непременно будут воспринимать неодобрительно, сразу по двум причинам: во-первых, как гласит хорошо известное расхожее мнение, материальное преуспеяние якобы чревато духовным обнищанием; во-вторых, что намного серьезнее, материальный прогресс отнюдь не сулит исправления всех тех пороков, которые присущи современному человечеству.

С идеей, будто материальный прогресс неизбежно ведет к духовному обнищанию, носятся, как правило, те, кто отвергает саму идею прогресса, хотя многие из них (а также те, кто полностью утратил здравое представление о происходящем, поддавшись истерии по поводу «подлинного» значения прогресса) на самом деле тайно верят в прогресс; лишь отдельные люди способны предпочесть уличную канализацию домашней. Впрочем, как справедливо отмечает Брайан Маджи, лондонская «Таймс» когда-то была среди сторонников уличной канализации и сурово критиковала Эдвина Чедвика за предложение позаботиться о здоровье лондонцев и проложить по городу сточный трубопровод. Нет, писала газета (и этот «антинаучный» голос звучал и звучит регулярно), лондонцы, скорее, «предпочтут сражаться с холерой и прочими болезнями, чем согласятся на глупые фантазии мистера Чедвика и его коллег»[120]. По иронии судьбы, принц-консорт Альберт, супруг королевы Виктории и известный поборник прогресса, очутился среди тех, кому выпало вступить в такое сражение. Когда он умер от брюшного тифа, провели расследование и выяснили, что двадцать выгребных ям в Виндзорском замке попросту переполнены.

Газета «Таймс» с тех пор изменилась, но дух подобных заявлений продолжает жить; всякий раз, когда мэр какого-нибудь американского города выступает против фторирования питьевой воды, объявляет его бесполезным или даже откровенно вредоносным, мы слышим одобрительные возгласы от подножья горы Олимп, где восседает Гнилозуб, бог плохих зубов.

Снова приходится проводит разграничение между достаточным и необходимым. Нельзя утверждать, что для полного проявления человеческой духовности удобная канализация, скоростные коммуникации и здоровые зубы необходимы, – но они служат подспорьем. Увы, такого не скажешь о бедности, лишениях и болезнях, вопреки всем романтическим фантазиям на сей счет. Флоренция в дни своего расцвета была крупным торговым и банковским центром; тюдоровская Англия была богатой и процветающей страной; тщетно искать на картинах Рембрандта признаки торжества искусств в тогдашнем Амстердаме. Да, мне нечасто доводится слышать такие вот глупые, мягко говоря, доводы, но вспоминается, как меня уверяли, что Швейцария может считаться прекрасным примером страны, где преуспеяние и материальный комфорт, не важно, обеспеченные наукой и промышленностью – или бережливостью населения и умелым хозяйствованием, задавили, как говорится, на корню всякий творческий порыв.

Основным вкладом Швейцарии в развитие цивилизации, твердит такой знаток, стало изобретение часов с кукушкой. Поистине поразительное суждение, напрочь игнорирующее все уроки, преподанные Швейцарией миру (прежде всего мирное сосуществование мультинационального сообщества, толерантность и радушие, благодаря чему туда издавна стремились философы, ученые, творческие личности и беглецы от тирании).

Реальная причина протестов против материального прогресса, который делает возможным наука, заключается в доктринальной, скажем так, погрешности, в нынешней светской трактовке религиозной доктрины первородного греха: я имею в виду представление об «изначальной непорочности». Дайте человеческим существам гарантию пропитания, тепла, крыши над головой и отсутствия страданий – и в них возобладает «исконная» добросердечность, они сделаются мирными, дружелюбными и сострадающими, будут помогать ближнему и трудиться на общее благо. Окружите детей любовью и заботой – и они ответят вам любовью, забудут о своем эгоизме, станут охотно делиться игрушками и прочими детскими сокровищами с приятелями, будут с удовольствием усваивать полезные знания, и так далее. Неопытные учителя и молодые родители порой искренне верят, что дети не просто лучше знают, что им есть, а чего не есть, но и лучше разбираются в том, что полезно, а что бесполезно изучать; кроме того, они столь же искренне убеждены, что всякое проявление власти со стороны взрослых способно лишить детей «спонтанной креативности» и невинности восприятия мира.

Полагаю, не существует никаких формальных опровержений теории изначальной добродетели, хотя, судя по всему, мало что говорит в пользу ее достоверности. Но не получается отделаться от мысли, что приверженность этой теории является милой человеческой привычкой.