Читать книгу "Три позы Казановы - Юрий Поляков"

– По глазам! У женатого – прописанные глаза.

– В каком смысле?

– Ну, вроде отметки в паспорте. Понимаете, несвободный мужчина всегда озабочен возвращением домой, даже если ушёл в недельный загул. Этого не скроешь ни за что! Вот у вас глаза «непрописанные». Мама тогда как сума сошла: свободный сорокапятилетний профессор ищет новую жену! Разве можно упустить? Одним словом, через неделю Федя явился к нам на обед и произвёл на меня скорее приятное впечатление. У него были короткие седеющие волосы и розовое лицо борца за здоровую старость. Кстати, Лапузин оказался спортсменом: играл в большой теннис, катался на горных лыжах, летал на дельтаплане, а в молодости занимался классической борьбой, благодаря чему его и взяли в аспирантуру. В тот вечер он был одет в тёмно-синий блейзер с золотыми пуговицами, вместо галстука шея была повязана шёлковым платком, как у вашего соседа по столу. Впрочем, кое-что в нём раздражало меня с самого начала…

– Например? – оживился Кокотов, которого до боли под ложечкой злило, что Наталья Павловна называет мужа-злодея Федей.

– Так, пустяки… Во-первых, он всё время втягивал живот, подчёркивая свою спортивность. Во-вторых, слишком тщательно вёл себя за столом – верный признак, что человек не получил хороших манер в семье и занимался самовоспитанием. В результате он знал, как, наевшись, расположить приборы на пустой тарелке, но при этом пил из чашки чай вытянутыми трубочкой губами, хлюпая и булькая, как агонизирующий аквалангист. Дайвингом Федя, кстати, тоже занимался. Всю нашу семейную жизнь я пыталась отучить его от этой дурацкой манеры. Отчасти удалось: в гостях или, скажем, на приёме в посольстве он ещё кое-как держался, но зато уж дома… Он мне объяснял: «По-другому я вкуса не чувствую!» Зато говорил он, надо признаться, тонко, интересно, умно, но слишком правильно, словно у него в голове бежала строка, как перед диктором в телестудии…

– Вам было с ним интересно? – невинно полюбопытствовал писодей.

– Пожалуй. Мы стали встречаться, ходили, как и положено неюным интеллигентным людям, решившим создать очередную семью, в театр, консерваторию, на выставки… Иногда ездили по Золотому кольцу – у него был подержанный «Ниссан» с правым рулём. Деньги у Феди водились, чем он выгодно отличался от учёных друзей моей матери, мгновенно обнищавших в тысяча девятьсот девяносто первом. Странное было время! Улица Горького от «Националя» до Белорусского вокзала превратилась в длинный крикливый неряшливый базар. На ящиках, картонных коробках или самодельных лотках было разложено всё, что можно продать, начиная с солёных огурцов и заканчивая оптическими прицелами, которыми вместо денег расплатились с трудягами какого-то оборонного «ящика».

– А мне однажды за выступление на трикотажной фабрике вместо денег выдали десять пар носков! – весело доложил Андрей Львович.

– Что вы говорите! Я помню, шли мы на «Трёх сестёр» во МХАТ, и возле телеграфа я, не удержавшись, купила у старушки антоновку, а потом потихоньку, к неудовольствию Лапузина, грызла весь спектакль. Ему чудилось, хруст слышат все, а на самом деле ничего, даже слов актёров, нельзя было разобрать из-за писка пейджеров, появившихся тогда у новых русских. Казалось, они пришли в театр с карманами, набитыми голодными мышами. А что происходило в те годы в вашей жизни, Андрюша, если не считать носков? Я хочу знать о вас всё-всё-всё!

– В моей? Как вам сказать… У меня был творческий кризис, – пробормотал Кокотов, утаив, что ему не хватило денег на метро, чтобы съездить в девяносто третьем к Белому дому, дымившему, как крематорий.

– Да, тогда у всех был кризис. Мы шли с Федей из театра по ночной Тверской, заваленной мусором, как лагерь, брошенный армией завоевателей. Среди помоечного изобилия бродили пенсионеры с лыжными палками, ковыряя отбросы и что-то выискивая. Обсуждать «Трёх сёстрах» нам не хотелось. Вообразите, Ольга – нимфоманка, устраивает групповухи с гимназистами. Протопопов, который у Чехова вообще не появляется, пользует Наталью на обеденном столе, а она в такт продолжает качать коляску с Бобочкой, напевая колыбельную на мотив гимна распавшегося СССР. Солёный убивает барона из ревности, так как Тузенбах, порвав их давнюю гомосексуальную связь, хочет жениться на натуралке Ирине. Ну и так далее… Кошмар какой-то!

– А вы замечали, Наташа, что пьесы Чехова, несмотря на внешнюю воздушность, в сущности, надеты на железный каркас? – спросил Кокотов исключительно ради слова «Наташа».

– Да?! – удивилась она – то ли смелой мысли, то ли неожиданному обращению.

– Посмотрите, все персонажи «Трёх сестёр» связаны стальной цепью любви-нелюбви. Андрей любит Наташу, а она – Бобочку и Протопопова. Кулыгин любит Машу, она – Вершинина, а тот – своих дочек. Барон любит Ирину, а она – мечты о благородном труде для народа. И так далее…

– Роскошное наблюдение! – похвалила Наталья Павловна. – Мне с вами та-ак интересно!

12. «Красный генетик»

– Как с Лапузиным? – не удержался автор «Кандалов страсти».

– Ну что вы! С ним мне было совсем не интересно, я уже собиралась дать ему отставку. Тут как раз очень кстати развёлся крупный телевизионный начальник, и мама пригласила его к нам на обед. Да и у Феди завелась аспирантка. Встречались мы просто так, по интеллигентской инерции, и к тому же он панически боялся моей мамы. Будь она жива, он никогда бы со мной так не поступил! Никогда! – Наталья Павловна вздохнула. – Вы же не забыли мою маму?

– Ещё бы! – кивнул писодей, вспомнив суровую красивую женщину, требовавшую пороть пионеров за непослушание и немытые ноги.

– …Вдруг Лапузин без звонка заехал к нам и объявил: наша завтрашняя экскурсия в Мураново отменяется. Это меня скорее обрадовало, чем огорчило, но он был так расстроен, так жалок, что я из вежливости усадила его за стол, стала расспрашивать и узнала много интересных вещей. Оказывается, ещё в тридцатые годы, когда за Поклонной горой начинались деревни и яблоневые сады, правительство отвело учёным под опытные делянки возле платформы «Мичуринец» десять гектаров земли прямо на берегу реки Незнайки. Когда город разросся, директор института академик Копернаумов убедил начальство, что близость мегаполиса сего техногенными миазмами нарушает чистоту прозябания научных ростков, и упросил выделить новый участок за Можайском, подальше от цивилизации, а прежние делянки передать под садовое товарищество «Советский генетик». Конечно, пришлось пообещать участки сыну министра, любовнице замминистра и кое-кому в Академии наук.

Секретные переговоры вёл Федя, которому Копернаумов полностью доверял. Разрешение было подписано буквально за неделю до крушения советской власти, и сразу начались неприятности: министра сняли за то, что он послал победившему Ельцину слишком короткую поздравительную телеграмму. На его место назначили младшего научного сотрудника Модянова, лишённого в своё время партбилета за попытку ввезти в страну порнографические журналы. Но в дни торжества демократии этот поступок воспринимался как смелый вызов совковому ханжеству. Получив в безраздельное распоряжение полиграфические мощности министерства, он отдался своей тайной страсти – изданию массовым тиражом романов маркиза де Сада с красочными иллюстрациями.