Читать книгу "Время, занятое жизнью - Урсула Ле Гуин"

Я была потрясена с первых же мгновений и до последней сцены мало что видела сквозь слезы восторга.

Мы пришли на следующее представление и пережили то же ослепляющее восхищение. Недавно вышла запись постановки Портлендской оперы. Я прослушала ее с большим удовольствием и буду слушать еще не раз. Но все же я уверена, что истинная мощь оперы вообще и, конечно, этой конкретно оперы – в самой постановке, в непосредственном, живом присутствии певцов на сцене и во взаимодействии их голосов и музыки с декорациями, светом, действием, движениями, костюмами и публикой. Все это создает в сочетании грандиозное, неповторимое переживание. Именно такой видели свою задачу все великие оперные композиторы. Аудио- и видеозаписи, все наши прекрасные средства виртуальной реальности, способны схватить лишь тень, лишь воспоминание о живом переживании, о моменте истинного времени.

Опера – это довольно странное явление. Вообще, удивительно, что любая оперная постановка, какую ни возьми, имеет хоть какой-то успех. Множество людей, конечно, не понимают этой формы искусства – среди них был и Лев Толстой. Музыка Филипа Гласса в каком-то смысле преждевременна. Для многих опера – вообще не музыка. Некоторые из его сочинений для меня звучат механически, даже скучно; но несколько лет назад меня глубоко тронул фильм «Койяанискаци»[65], а на сцене Сиэтла я видела оперу Гласса о Ганди – «Сатьягратху» – и теперь готова слушать все, что Гласс делает сейчас. Для «Галилео» он нашел блистательного либреттиста, Мэри Циммерман – цель была смелой. Слова и действие в этой вещи удивительно разумны: они исходят из самой сути того, что жизнь и мысль Галилея значат для нас в терминах знания, храбрости, честности, как научной, так и религиозной, однако они также сохраняют человеческие эмоции: радость при виде дочери, ликование в мысли, в споре и в работе, тяжелое переживание позора, людского безразличия и изгнания. Это великая и одновременно с тем мрачная история – в самый раз для оперы.

На мой вкус, «Галилео» превосходен. Я думаю, он так же прекрасен в своем роде, как «Орфей» Глюка – в своем. Ничто не сравнится по красоте и величию с оперой XIX века, но обе вещи, о которых я рассказываю, цельны, все элементы в них гармонично сочетаются между собой. «Галилео» обладает интеллектуальным величием, редким для оперы, но даже это помогает испытать наслаждение, подлинное наслаждение – даруемое чем-то благородным, полным мысли, глубоко трогающим и радостным.

Для меня это также была первая опера XXI века. Какое прекрасное начало!

Всего двумя годами позже, в марте, симфонический оркестр Сиэтла приехал в Портленд с концертом, включавшим пьесу «Стать океаном», написанную композитором Джоном Лютером Адамсом.

Композиторов по имени Джон Адамс слишком много. Сейчас наиболее известен один, из Сан-Франциско, но его музыка кажется мне все более разочаровывающей со времен удивительно глупой и безвкусной оперы «Никсон в Китае». Живущий на Аляске Джон Лютер Адамс пока кажется слишком далеким и от континентальной Америки, и от славы мейнстрима. Но я верю, что все изменится, как только мир услышит его музыку.

В пьесе «Стать океаном» оркестр на сцене поделен на три группы, каждая из которых исполняет свою партию. Все они играют непрерывно, у каждой свой собственный темп, своя громкость и тональность. То одна группа, то другая берет верх, эти приливы и отливы проникают друг в друга, как морские течения. Иногда все они становятся отливом; а потом их крещендо набегают друг на друга, набегают, и вот уже цунами музыки накрывает слушателей с головой, захлестывает… и отступает. Гармонии сложны, мелодий как таковых нет, но нет и ни одного момента в этой работе, который нельзя было бы назвать прекрасным. Слушатель может отдаться окружающему звуку, как корабль отдается волнам, как великие подводные леса водорослей отдаются движению течений и приливов, как само море отдается тяготению луны. Когда глубокая музыка отступила в последний раз, я почувствовала, что подошла как никогда близко к тому, чтобы вправду стать океаном.

Мы аплодировали стоя, но нас было немного. Публика Портленда склонна вскакивать, когда видит солиста, но куда реже встает перед оркестром. Я думаю, эта реакция до некоторой степени объясняется ошеломлением, но, может быть, и скукой. «Стать океаном» звучит сорок пять минут. Мужчина рядом с нами ворчал, что пьеса никак не кончится, а я хотела, чтобы она и не кончалась никогда.

«Пустыни» Эдгара Вареза была следующей в программе – пьеса, искусно и точно подчиненная модернистским принципам дисгармонии. Может, мы, наконец, прошли период, когда от серьезной музыки ожидается, что она будет избегать гармонии и шокировать слух. Ни Гласс, ни Адамс, похоже, не следуют предписаниям теории; как Глюк или Бетховен, они первопроходцы, потому что у них есть кое-что новое и они знают, как это донести.

Они подчинены лишь своей собственной уверенности.

Я уходила с этих двух концертов, завороженная сознанием, что, пока наша республика рвет себя на части, а наш вид отчаянно торопится разрушить собственный дом, мы продолжаем строить из колебаний воздуха музыку – неуловимую, прекрасную и светлую.

Репетиция

Апрель 2013 года

Сидеть на репетиции – очень странное переживание для автора книги, по которой написана пьеса. Слова, что уловил внутренний слух сорок лет назад в маленькой чердачной комнате среди молчания ночи, внезапно произносятся живыми голосами в студии, ярко освещенной и полной суеты. Люди, которые, как казалось, созданы, придуманы, воображены тобой, здесь совсем не воображаемые, а настоящие, живущие, дышащие.

И они говорят друг с другом. Не с тобой. Отныне не с тобой.

То, что существует, – это реальность, которую люди выстраивают между собой, сценическая реальность, неуловимая и ускользающая, как любое переживание, но куда более насыщенная, чем любое переживание, с напряженным присутствием, страстью… И вдруг она кончается. Сцена меняется. Пьеса сыграна.

Или на репетиции режиссер говорит: «Прекрасно. Теперь еще раз, с момента, когда входит Дженли[66]».

И они начинают сначала: исчезнувшая реальность возникает снова, они строят ее между собой, с сомнениями, доверием, непониманием, страстями, болью…

Актеры – чародеи.

Все люди сцены – чародеи, вся труппа, те, что на сцене и за нею, работающие со светом, и с красками, и со всем остальным. Они трудятся методично (ритуал должен быть методичен, потому что требует завершения), создавая магию. А делают они ее из поразительно непригодной для этого субстанции. Никаких мантий, никаких волшебных палочек, никаких глаз тритона или булькающих алхимических зелий.