Читать книгу "Солдаты Апшеронского полка. Матис. Перс. Математик. Анархисты - Александр Иличевский"

– Согласен, – вздохнул Дубровин. – Что ж, выпьем за наше безнадежное дело! – Старый доктор опрокинул рюмку и, поправив очки, печально сказал: – Одна из самых ужасных фотографий, которые я в своей жизни видел, – это фотография камбоджийца, насаженного на кол, после того как ему была введена доза морфия. Через несколько минут человек должен умереть от кровотечения, открывающегося в результате разрыва внутренних органов. Но на его устах при этом застыла удивительная, почти блаженная улыбка. Это и есть иллюстрация нашего общества… его тела.

А что, – добавил он, грустно помолчав, – она и в самом деле на Грету Гарбо похожа, ты это верно подметил. Та же беспощадная красота и беззащитность…

XXXIV

Приехав домой, Соломин втащил Катю в дом, помог раздеться и уложил у себя. «Скажу, что наверх не смог внести…» Он тосковал из-за того, что смалодушничал перед Турчиным. Ему казалось, что он заискивал перед ним. Слышала ли Катя их спор в машине? «Она спала, но, кто знает, может, и различила сквозь сон…»

Он приник к ее губам и учуял горячий спиртной дух; наклонился, приложил щеку к бедру, поцеловал щиколотку. Подошел к окну и вгляделся в черный мокрый сад, подсвеченный отсветом лампы над крыльцом. Мокрая дорожка, ртутные желоба кровли… Соломин вышел в столовую, вынул из шкафа бутыль Jameson и приложился. Когда древесный дух стал исчезать в горле, а в грудь ударился горячий шар опьянения, он вошел в спальню, встал на колени и губами нащупал прохладные волосы, скользнул, приник к ключице. Катя пошевелилась и нашла его голову, притянула к себе. Их дыхания слились – но вдруг она очнулась и оттолкнула его.

Он уже не мог совладать с собой, она поняла это и зашептала горячо ему в ухо:

– Слушай… слушай… ты… скажи мне… Ты… ты хотел бы, чтоб я стала… девственницей?

– Каким образом? Зачем? – обомлел Соломин.

Катя привстала. Он смутно видел ее профиль, блеск глаз сквозь ниспадавшие пряди.

– Я хочу быть чистой. Понимаешь? Я чистоты хочу… Я хочу оставить свою жизнь и найти себя в другой. Я представляю ее: яркий свет, пшеничное поле, я иду по нему, ищу цветы, васильки… и такие еще меленькие, белые… а вокруг светло, и необычно светло, будто видно сквозь стекло, а я вся новая, без пятнышка…

– Да что ты говоришь такое? – Соломин едва сдерживал себя, чтобы не повалить и загрызть… – Хочешь виски?

– Принеси.

Соломин дал ей со льдом, сам хлебнул из горлышка и снова потянулся к ней, приник к локтю, чувствуя, как внутри поднимается и проходит через темя сильный стержень, полный алмазных созвездий и тугого хлопанья голубиных крыльев.

– Музыку хочу слушать, – отдернула руку Катя.

Под кайфом она становилась доступней, и было время, в самом начале, когда Соломин даже потворствовал этому, но однажды, когда понял, что ей всё равно, что любит она не его, а набор химических формул, приливших к ее опийным рецепторам, ему стало мерзко. Пьяной она была весела и глумлива, преображалась, становилась другим человеком, хватала его за руку, когда возражала, и говорила с улыбкой, как блаженная. Ему нравились ее прикосновения – всегда, любой частью тела или одежды.

Она швырнула ему плеер, он поймал и воткнул переходник в гнездо усилителя. Рев наполнил комнату. Жесткий ритм ударных и бас-гитары, хрип саксофона подхватил Соломина. “Taxi, taxi, hotel, hotel. I got the whiskey, baby. I got the whiskey. I got the cigarettes”. Катя раскачивалась из стороны в сторону на кровати и взяла его за руку, приглашая. Он потянулся к ней, но ей хотелось танцевать, и она слетела с кровати, взяла из шкафа шелковый шарф и закружилась, выписывая струящиеся фигуры.

Послушали еще несколько песен. Соломин обнял ее и стал целовать.

– Дурачок, постой, постой, – радостно и торопливо прошептала она, освобождаясь, – давай еще выпьем и поговорим. Мы же давно с тобой не говорили по душам. Как хорошо, что сейчас можем. Тебя так давно не было…

Соломин и сам рад был поговорить, только не знал, что ему делать со своим возбуждением. Но Катя так нежно взглянула на него и погладила по голове, что он почувствовал слезы.

– Что ж, давай говорить, – прошептал Соломин.

– О чем? Выбирай, – восторженно сказала Катя и закуталась в шарф. – Да чего ж ты шепчешь? От кого нам скрываться?

– От кого скрываться? А в самом деле, что это я? – сказал в полный голос Соломин. – Будто мы секретничаем. Впрочем, ты и есть моя самая большая тайна.

– Я – тайна? Я тайна, – засмеялась Катя и покрыла голову, завернув шарф наподобие хиджаба.

Соломин снова потянулся к ней обнять, но она отстранилась, всплеснула руками:

– Ой, а у нас еще виски недопито…

– Послушай, может, лягушонку хватит?

– Что значит «хватит»? Лягушонку нужно столько, сколько нужно. Бухло мне доктор прописал. Лучше пить, чем курить. А ты… – Вдруг Катя посмотрела на него озлобленно и быстро произнесла: – Ты самый добрый. Самый лучший, самый милый, я тебе ничего, кроме беды, не принесла и не принесу. Но я скоро уйду, ты потерпи, скоро с глаз долой, я обещаю.

У Соломина заломило в груди, и он в отчаянии застонал.

– Но я хочу быть с тобой. Что мне нужно для этого сделать? Стать как ты? Давай я тоже буду колоться, и мы станем одной командой, давай я ринусь за тобой в этот омут – коротко, но поживем. Спустим все мои деньги, продадим дом, переедем куда-нибудь попроще… Почем нынче доза? Тыща, две? Давай! Я готов!

Катя молчала.

– Так что, по рукам? – взревел Соломин и распахнул шкаф. – Давай начнем немедленно. Где у тебя шприц? Дай причащусь. А что? Ты думаешь, я шучу? Ты узнаешь сейчас обо мне что-то новое… Здесь нету. И здесь… А может, свеженького долбанем? – обернулся Соломин. – Может, сходим куда, а? Куда обычно ты ходишь за зельем? К таможеннику, да? Признавайся! – Соломин вдруг сел на край кровати и, закрыв лицо ладонями, беззвучно зарыдал.

Катя молчала.

– Или мне тебя убить? – открыл он лицо. – Имею право! Жил в Италии в XVII веке композитор, который застал невесту с любовником, убил обоих, и потом всю жизнь грустил и вдохновлялся раскаянием. И музыку писал. Музыка без слов. Живопись тоже без слов. Никто не узнает, про что она. Вот и я погрущу. А? Как тебе? – нехорошо засмеялся Соломин и вскочил на ноги.

– Петя, ты спятил? – испуганно произнесла Катя.

Он стал выдергивать из комода ящики, вываливал их содержимое на пол, но только в трех что-то было, остальные он задвигал, пустые. Наконец в самом нижнем что-то стукнуло, и он вынул в кулаке ампулы, поднес к свету: «Новокаин».

– А покрепче нету? – сказал Соломин, и тут в глазах у него потемнело. Он швырнул и растоптал ампулы и с ревом кинулся на Катю. Подмяв, он схватил ее за плечи, не зная, что делать, как выразить свою ярость, и то обнимал, прижимал к себе с безумными, мокрыми от слез глазами, перекошенным ртом, то снова тряс; вдруг он сообразил что-то, осмысленность блеснула в его глазах. Не выпуская из объятий, он проворно обмотал шарф вокруг ее шеи, повалил и потянул за оба конца.