Читать книгу "«Мое утраченное счастье…» Воспоминания, дневники - Владимир Костицын"

Смерть Аси была неожиданной для всех и даже для двух молодых врачей (Paule и ее мужа). В последнее время ей было лучше, она повеселела и даже понемногу спускалась в сад и вот вдруг, разговаривая с дочерьми и приготовляясь смотреть télévision, потеряла сознание. Через несколько дней она умерла в госпитале Broussais, не приходя в сознание… Ни о какой операции не могло быть и речи: возраст и состояние организма.

Пока я узнавал все это, приехал с вокзала Иван Иванович, познакомился с Африкианом. Все попытки этого последнего разговаривать на армянском ничего не дали: сестра Ивана Ивановича забыла материнский язык, Иван Иванович помнил лишь самые элементарные вещи, дети никогда не слышали ни одного слова по-армянски, и волей-неволей, как выразился (правда, шутливо) Иван Иванович, пришлось пользоваться языком империалистов-угнетателей.

К déjeuner[2055] прибыла юная пара Hélène с мужем. Ему — 25 лет, но выглядит на семь лет моложе: пока о нем трудно что-либо сказать; жена же его совершенно утратила былую агрессивность, и из нее получилась приличная дама. Как будто Африкиан произвел на всех хорошее впечатление, и его будут приглашать. В 18 ч. мы отправились на вокзал, вернулись в Париж. Мой спутник вылез на своей станции метро — Rue du Bac, а я поехал в Vanves обедать у Тони.

Было 20 ч., когда я вошел в квартиру, но гости еще не прибыли, и хозяйка еще возилась на кухне. Через полчаса мы сели за стол. Гостями были два очень приличных и симпатичных советских ученых: один — известный хирург, другой — физиолог, тоже известный. Оба — умные, спокойные, корректные. Разговаривали за столом на всевозможные темы, с большим удовольствием и пользой. Африкиан по сравнению с ними — примитивный дикарь. Между прочим, по словам Тони, за обедом 10 ноября он все время старался ногами под столом поймать Танины ноги, и Таня заявила матери жалобу. Так это или не так — трудно сказать, но Тоня рассердилась, не намерена больше знаться с ним и советует мне, несколько поздно, быть с ним осторожнее и т. д.[2056].

* * *

1 декабря 1962 г.

После полудня поехал смотреть советский фильм «Ciel pur»[2057] в Studio 43. Давно уже я не был в этом кинематографе, специализировавшемся на советских фильмах. Все там постарели: и кассирша, и кресла, и публика.

О фильме я много слышал и был несколько разочарован. Ясный продукт хрущевской эпохи, направленный против Сталина, и очень наивный. Люди не отдают себе отчета, какой чудовищный вывод можно сделать из фильма. «Виноват» Сталин, но ведь летчика травят все поголовно — и партийные, и беспартийные, и свои, и чужие. За него — только жена, почти девчонка, и ей тоже достается.

Вот это и ужасно: режим истребил всех тех, кому было дорого свое человеческое достоинство, кто находил в себе смелость возражать. Где они? Вот я — тут, а мне следовало быть там, я был нужен, но меня «истребили». Д. Ф. Егоров умер в тюремной больнице. И как мне противно бывает, когда люди оттуда валят все на Сталина. А вы где же были, господа?[2058]

* * *

13 декабря 1962 г.

У Каплана мельком взглянул на злобу дня — рассказ Солженицына «День Ивана Степановича»[2059], посвященный быту советских концлагерей в эпоху Сталина. До Каплана на короткое время дошел один экземпляр, и Каплан успел снять с него фотокопию. Отрывок во французском переводе напечатан в «Match»[2060]. Что и говорить, неприятное происшествие, приоткрывающее гнусные стороны советского режима. Об этом же пишет мне Тоня в письме с приглашением на воскресенье. Письмо заканчивается словами: «А все же больно и стыдно. И, наверно, это так. Но при чем тут Сталин? Значит, это еще возможно». Я купил для подарков у Каплана альбом Левитана (для Пренана) и два альбома очень любопытных «Сцен русской народной жизни»[2061].[2062]

* * *

24 января 1963 г.

Отнес Каплану дефективный экземпляр «Фауста», который он передал мне на днях[2063]. Спорил с ним об относительных достоинствах переводов Холодковского и Пастернака. И хотел бы я знать, что они нашли в этом Пастернаке! Достаточно сравнить с подлинником любое место из перевода Пастернака, чтобы увидеть крайнюю небрежность, а часто — полное непонимание, тогда как у Холодковского продумано каждое слово, десятки раз отшлифован каждый стих, и, кроме того, Холодковский был истинным поэтом[2064].

* * *

14 февраля 1963 г.

С крайней неохотой, из-за сырого холода с гололедом, прогулялся до Каплана. Он дал мне прочитать несколько литературных документов, связанных с пребыванием в Париже поэта Евтушенко. Человек он, несомненно, талантливый и умный, но безудержный, а безудержность — по собственному опыту знаю — очень вредная вещь[2065].

* * *

18 февраля 1963 г.

Да, Чахотин ездил в Париж в командировку: в Академии наук спрашивал обо мне, и ему кто-то сказал, что я выехал куда-то из Франции. Этим очень обеспокоил Павловского и Ирину Евгеньевну. Вот он — истинный прохвост[2066].

* * *

28 февраля 1963 г.

Побывал у Каплана и принес 9-й том «Всемирной истории»[2067]. Это — обзор пятнадцати лет от конца НЭПа до 2-й мировой войны (1924–1939). Много иллюстраций, но отвратительно выполненных. Говорится и о культе личности, но выражается полное согласие с первыми главами сталинского террора. Если так, то чего же удивляться, что у Сталина развился в конце концов аппетит?[2068]