Читать книгу "«Мое утраченное счастье…» Воспоминания, дневники - Владимир Костицын"

* * *

29 июня 1962 г.

Сегодня — очень долгий визит Гумбеля. Он, конечно, постарел, но меньше, чем можно было ожидать. Ему 72 года. Мы очень долго и откровенно разговаривали. Точки зрения на очень многое у нас различны, часто даже диаметрально противоположны, но полемики не было. Он ни разу не высказал отрицательного суждения по поводу моих взглядов и действий, и я отвечал ему тем же. И я, и он отдавали себе отчет, что положения, в которых мы оказывались, бывали трудными и часто безвыходными. Мы говорили действительно sine ira et studio[2031], просто как два очень немолодых и очень много переживших человека[2032].

* * *

16 июля 1962 г.

Утром пришло письмо от Dehorne, целиком посвященное Пренану и его болезни, а через десять минут пришел сам Пренан. Он уезжает в Roscoff сегодня, доволен и счастлив, а пришел во исполнение обещания доставить мне книгу… M-me Prenant уезжает на юг. К письму Dehorne приложен № 116 «Unir», содержащий совершенно кошмарные рассуждения некоего ответственного работника из торезовского окружения. Этот господин говорит о границах партийного долга и очень одобряет тех коммунистов, которые, как Rajk или жертвы сталинских процессов, признали все обвинения, им предъявленные, и морально приняли свой смертный приговор. Как не вспомнить чудовищный роман Кёстлера! В свое время он был воспринят как клевета на партию. Однако клеветы тут не было, а была чудовищная претензия сталинских палачей, подкрепленная пытками, физическими и моральными, и отвратительным шантажом (участь близких и родных!). И совершенно чудовищно, что есть во французской партии люди, которые находят все это нормальным[2033].

* * *

26 июля 1962 г.

Совершенное затишье у Каплана: все — в отпуске, за исключением Ивана Федоровича. Цены на советские издания растут, и в настоящее время массовые издания классиков стоят дороже, чем аналогичные издания на французском или английском языке. Научные издания почти уравнялись с заграничными. Еще усилие, и они станут дороже. В смысле качества советские издания гораздо ниже здешних: бумага отвратительная, репродукции скверные, переплеты изнашиваются быстро, даже если книга спокойно стоит на полке. Наконец, в справочных изданиях очень быстро меняются оценки. Я сравнил трехтомную энциклопедию с Б. С. Э. и Б. С. Э. с Малой Советской Энциклопедией. Разницы огромные и часто анекдотические, а после того, как Пикассо получил Ленинскую премию, теряют смысл все эстетические оценки[2034].

* * *

30 августа 1962 г.

Побывал у Каплана и принес домой две чисто литературные книги: сборник «В. Г. Короленко в воспоминаниях современников»[2035] и Корней Чуковский «Современники»[2036]. Я уже с большим интересом просмотрел их и с удовольствием прочту.

Как мне не любить Короленко? Я был знаком когда-то с его дочерью Соней. Несколько позже Сима была в литературной переписке с Владимиром Галактионовичем. За год до смерти она послала ему рассказ для «Русского богатства». Он не был принят, но Короленко прислал Симе очень длинное письмо, где признавал у нее несомненный талант, но также полную литературно-техническую неопытность. Сима, которая отрицала старую литературную технику, ответила ему длинным полемическим письмом. В ответ он прислал изложение своего литературного опыта и защиту, логическую и эстетическую, своих взглядов. Сима не согласилась, и в результате произошел обмен приблизительно десятком писем. Последнее, от Короленко, пришло уже после смерти Симы. Я написал ему большое письмо, где рассказывал о ее биографии, тяжелой жизни и тяжелой смерти. Прибавлю еще, что по моим литературным взглядам я был гораздо ближе к Короленко, чем к Симе, и это всегда ее огорчало.

Что же касается Корнея Чуковского, то первый просмотр неожиданно возбудил во мне большую симпатию к автору и к… Анатолию Васильевичу Луначарскому. К нему я всегда относился отрицательно и с насмешкой, и этого никогда не скрывал. На литературном собрании в Париже по поводу сборника пьес Луначарского «Идеи в масках» (кстати, в каком году это было? где-то между 1912-м и 1914-м?[2037]) я выступил с очень резкой критикой, которую начал словами: «Тут нет ни идей, ни масок; есть только декламаторское искусство автора, каковое мы все хорошо знаем, но декламации недостаточно» — и т. д. Анатолий Васильевич отвечал мне, как и другим, вежливо и корректно, но, главное, это происшествие никогда и нигде не отразилось на наших отношениях. И вот об этой человеческой благородной стороне характера Анатолия Васильевича и напомнили мне воспоминания Чуковского. По существу же, я продолжаю думать, что мои слова об «Идеях в масках» были совершенно справедливы[2038].

* * *

13 октября 1962 г.

За исключением рынка — дома, за работой. Приходил от синдика маляр по поводу потолков. Перечитал «Les dieux ont soif» par Anatole France[2039]. Первый раз я читал его в 1914 году, с Симой вместе, и он мне не понравился. Я перечитал его в 1918 году, когда Марья Карловна Куприна-Иорданская, мой хороший друг, стала дразнить меня прозвищем Gamelin[2040], каковое стало ко мне приставать и пристало бы прочно, если бы мне не пришлось уехать из Петрограда. По-видимому, сейчас я перечитал роман с несколько иными чувствами и в другом настроении, потому что он мне понравился, с некоторыми оговорками…[2041]

* * *

17 октября 1962 г.

Умер Вячеслав Петрович Волгин. В общем, у меня была к нему симпатия, в некоторые моменты — обоюдная. Был он когда-то видным сотрудником «Русских ведомостей» и так и остался, даже после вступления в коммунистическую партию, с психологией приличного русского либерала. Отношения у нас с ним могли бы испортиться, когда он стал ректором Московского университета и, позже, заместителем начальника Главпрофобра. В его первом качестве я говорил ему на совещании профессоров: «Вячеслав Петрович, вы — человек приличный и хороший, я могу вам доверить все: кошелек, жену, семью, имущество. Но вам нельзя доверить университет: вы в нем ничего не понимаете». В его втором качестве он говорил мне: «Владимир Александрович, я хорошо знаю, что вы — не реакционер, не враг, но вы невозможны в качестве декана физико-математического факультета: у вас всегда есть принципиальные возражения, и часто мы не знаем, как вам ответить; подайте в отставку; это будет самое разумное со всех точек зрения». Я взвесил все обстоятельства и подал в отставку. Как марксист и историк он проявил много доброго желания и мало таланта: все те же «Русские ведомости»[2042].