Читать книгу "Оживший кошмар русской истории. Страшная правда о Московии - Андрей Буровский"

Трехлетний малыш, потерявший отца, — это всегда тяжело. Трехлетний малыш, которого делают монархом, потому что его отец был Великим князем — это особенно непросто. Нужно доброе, умное окружение, нужна согласная любовная работа многих людей, чтобы из малыша вырос бы нормальный человек, без психологических травм, без желания их компенсировать, а то и просто отомстить за себя. А маленький Ваня, сын покойного Великого князя Василия III, стал монархом в очень неблагополучной стране.

Даже значительно позже, когда сложится до конца тягловое государство, против него будут бунтовать. В начале же XVI века еще шла борьба между центральной властью и пережитками иных времен. А если называть вещи своими именами, речь шла не о пережитках, речь шла о выборе пути развития.

Конец XV–XVI век — это ведь не просто время огрубения нравов Руси. Это время, когда вся страна, включая высшую аристократию, превращалась в холопов и быдло. Торговые казни существовали и для бояр, и для князей, и не было никого, чьи права защищены; никого, кто защищен от произвола, жестокости и насилия.

«Властью, которую он (московский князь. — А.Б.) имеет над своими подданными, он далеко превосходит всех монархов мира. Всех одинаково гнетет он жестоким рабством… Все они называют себя холопами, то есть рабами государя…» — свидетельствует Герберштейн[52]. При необходимости можно привести множество свидетельств, и все они очень похожи.

XV–XVI века — как раз то время, когда, по словам Р. Пайпса, «государство заглатывало общество кусок за куском».

«Русская правда» IX–XII веков знала множество общественных групп, и каждая со своими правами и обязанностями, каждая отлична от других, у каждой свое место в жизни. «Судебник» Ивана III не знает никаких общественных групп, кроме «служилых» и «неслужилых» людей. Если верить «Судебнику», нет на Московской Руси ни вотчинников, ни разных групп крепостных, ни различий между крестьянством и дворянством. Нет вообще, или они вообще не имеют никакого существенного значения. Есть разница только между теми, кто служит государству и не служит.

В 1491 году били кнутом ухтомского князя, дворянина Хомутова и архимандрита Чудовского. Эти люди были виновны, представив подложную грамоту как бы от имени брата Великого князя. За дело? Наверное. В конце концов, и «крестьянку молодую» в 1856 году на Сенной, часу в шестом, тоже били, наверное, за какое-то преступление.

Почти все княжества, захваченные Москвой, кроме, может быть, Рязани, испытали сильное влияние Великого княжества Литовского и прекрасно знали, что нравы Московии — не единственный возможный вариант государственного устройства. Память о власти Литвы и о местных вольностях особенно сильна была в Твери — столь тесно связанной с династией Ягеллонов. Князья из бывших самостоятельных княжеств, для которых в Москве придумано было уничижительное словцо «княжата», хотели жить в православной Московии, но так же сильно хотели и отношений вассалитета, отчаянно сопротивлялись превращению их в «холопей государевых» и в уравнивание их со всем остальным «тягловым» населением.

Даже в самой Москве бояре изо всех сил отстаивали свою независимость от властей. Отстаивали, опять же называя вещи своими именами, не тягловый, а европейский вариант феодализма. С неотъемлемыми правами хотя бы верхушки феодалов, ограниченными правами монарха, с коллективным принятием важнейших решений… Складывалось явление, которое до начала XVIII века будут называть «страшным» словом «боярская оппозиция». И в историографии Российской империи, и в историографии СССР явление это будут отчаянно ругать. Бояре ведь, страшно подумать, никак не хотели быть «холопями государевыми». Все дурака валяли, все требовали каких-то прав, каких-то гарантий.

Действительно, с крестьянством было сравнительно просто, дворяне служили, вставая на задние лапки за пайку… я хотел сказать, за поместья. Горожанина счастье московских князей, в их стране не водилось. А вот бояре еще огрызались.

Где-то под боком мозолил глаза еще и пережиток Древней Руси, Новгород, будь он неладен. Он подавал ужаснейший пример неповиновения властям и даже ненужности самой княжеской власти[53].

К западу от Вязьмы, стоило пересечь литовскую границу, как «холоп государев» становился опять человеком, и более того — шляхтичем, имевшим право посылать посольства к иностранным дворам, обладателем права конфедерации и рокоша. Вонючий купец, которому писаться «с вичем» — то есть по имени-отчеству — излишняя честь, сукиному сыну; Ванька Иванов какой-нибудь становился почтенным негоциантом, членом громады, а то и самого магистрата. И даже уж совсем вонючий, придавленный к земле мужичонка, только перебравшись за границу, становился «вдруг» не тварью дрожащей, но тем, кто хоть какие-то права имеет. Это обстоятельство тоже оказывало свое растлевающее воздействие на все классы и сословия.

Очень часто раздаются утверждения, что в Московской Руси XVI века были только две силы: общинные, догосударственные структуры и деспотическая власть царя. Как только ослабевала власть царя, центральная власть в целом, общины утрачивали связи между собой, начинали пренебрегать целями и целостностью страны. Государство распадалось, приходилось вновь закручивать гайки…

Осмелюсь утверждать — была еще и третья сила, и называлась она «европейский путь развития». И в новгородском, и в литовском варианте.

«Правительницей» при малолетнем Великом князе стала его мать, Елена Васильевна Глинская — жестокая, властная женщина, которой власть нужна была не для сына. За Глинской, по общему мнению, стоял ее любовник, князь Иван Федорович Телепнев-Оболенский. Ну и, конечно же, феодальный клан князей Глинских.

Говорят, что потерявший отца — полсироты, и только потерявший мать — полный сирота. Трехлетний малыш сразу станет полным сиротой при живой матери. Никогда не любившая, не уважавшая мужа, Елена Глинская занималась чем угодно — любовником, нарядами, книгами, но больше всего, конечно, властью. Но не сыном. У маленького Цэана будут забывать сменить рубашку, дать ему поесть или попить. Тем более никому не будет интересно, хорошо ли он спал, не грустно ли ему, не скучно ли, не страшно ли, не одиноко.

Боярскую же оппозицию возглавляли братья умершего Василия III — удельные князья Юрий Дмитровский и Андрей Старицкий. Первый был посажен в тюрьму почти сразу, второй — в 1537 году. Оба были уморены голодом. Русь перенимала у Византии многое, нет слов, но кто сказал, что только хорошее?

На глазах трехлетнего малыша в смертной борьбе сцепились самые близкие, кровно родные ему люди. Когда в спальню ворвутся рычащие, злорадно похохатывающие люди с оружием — напрасно малыш будет просить, умолять не обижать, не убивать, оставить с ним любимого дядьку. Тогда кровь залила рубашку, лицо малыша, ребенка грубо оторвали от умирающего, бьющегося дядьки. А когда годы спустя мольбы и вой бояр и их детей вознесутся к нему — чей голос он услышит за мольбами?