Читать книгу "Меценат - Михаил Бондаренко"

Тут принесли нам мурену, длиною в огромное блюдо: В соусе плавали раки вокруг. Хозяин сказал нам: «Не метала еще! Как помечет, становится хуже! Вот и подливка при ней, из венафрского сделана масла Первой выжимки; взвар же — из сока рыб иберийских С пятилетним вином, не заморским, однако, а здешним. А уж в готовый отвар и хиосского можно подбавить, Белого перцу подсыпать и уксуса капнуть, который Выжат из гроздий Метимны одних и, чистый, заквашен. Зелень дикой горчицы варить — я выдумал первый; Но морского ежа кипятить непромытым — Куртилий Первый открыл: здесь отвар вкусней, чем рассол из ракушек»[352].

Однако гостям не удалось отведать этого замечательного блюда, так как сверху на обеденный стол рухнул пыльный балдахин. Хозяин чуть не расплакался, но его утешили друзья. Когда же он, ненадолго отлучившись на кухню, вернулся, то

Следом за ним принесли журавля: на широком подносе Рознят он был на куски и посыпан мукою и солью. Подали печень от белого гуся, что фигами вскормлен, Подали плечики зайца — они ведь вкуснее, чем ляжки. Вскоре увидели мы и дроздов, подгорелых немножко, И голубей без задков…[353]

Вот такими были пиры, которые посещал Меценат со своими товарищами.

Где же жил сам Меценат и где он устраивал свои грандиозные пиры? Безусловно, он жил в Риме, а дом имел на Эсквилинском холме. И надо сказать, что среди семи холмов Древнего Рима самую недобрую славу стяжал именно Эсквилин. Этот холм издавна служил кладбищем для рабов и бедняков[354]. В специально вырытые колодцы (puticuli) без разбора сбрасывали трупы нищих, бродяг и рабов вперемешку с мусором и отходами. При археологических раскопках в 70-х годах XIX века здесь было обнаружено около семидесяти пяти таких прямоугольных колодцев (4 на 5 метров), представлявших собой глубокие шахты, стены которых были выложены каменными плитами. На Эсквилине также нередко проводили казни, и трупы казненных сбрасывали в эти же колодцы, исторгавшие жуткий смрад разлагающейся плоти. При сильном ветре удушливые испарения, постоянно окутывавшие Эсквилин, опускались на город и несли с собой заразу и болезни[355].

Поэт Гораций от имени бога Приапа так описывал это страшное место, которое привлекало не столько стаи воронов и голодных бродячих собак, сколько разного рода колдуний и ведьм:

Но ни воры, ни звери, которые роют тут норы, Столько забот и хлопот мне не стоят, как эти колдуньи, Ядом и злым волхвованьем мутящие ум человеков. Я не могу их никак отучить, чтоб они не ходили Вредные травы и кости сбирать, как только покажет Лик свой прекрасный луна, по ночным небесам проплывая. Видел я сам и Канидию в черном подобранном платье, — Здесь босиком, растрепав волоса, с Саганою старшей Шли, завывая, они; и от бледности та и другая Были ужасны на вид. Сначала обе ногтями Землю копали; потом зубами терзали на части Черную ярку, чтоб кровь наполнила яму, чтоб тени Вышли умерших — на страшные их отвечать заклинанья. Был у них образ какой-то из шерсти, другой же из воску. Первый, побольше, как будто грозил восковому; а этот Робко стоял перед ним, как раб, ожидающий смерти! Тут Гекату одна вызывать принялась; Тизифону Кликать — другая. Вокруг, казалось, ползли и бродили Змеи и адские псы, а луна, от стыда покрасневши, Скрылась, чтоб дел их срамных не видать, за высокой гробницей[356].

И вот такое страшное место было выбрано Меценатом около 38 года для своего дворца и сада! По приказу Октавиана вся эта территория была засыпана грунтом на шесть метров в высоту, а сверху разбит сад[357]. Воздух очистился, и Эсквилин со временем стал считаться самым здоровым местом в Риме, а сады Мецената приобрели широкую известность.

Это были, конечно, не первые и не единственные сады в Риме. Особенно славились сады Лукулла и сады Саллюстия на так называемом Холме Садов (современный Пинчио). Знаменитый полководец, богач и гурман Луций Лициний Лукулл (118—56) разбил свои сады на юго-восточном склоне этого холма в 60 году. Именно он по праву считается родоначальником древнеримского садово-паркового искусства. Его сады украшали не только дикорастущие, но и различные экзотические плодовые деревья, в том числе неизвестная доселе римлянам черешня[358]. Сады Лукулла также отличались невиданным обилием прекрасных статуй, изысканных ваз и освежающих фонтанов[359].

К востоку от садов Лукулла находились огромные сады Гая Саллюстия Криспа (86–35), знаменитого историка и политика. Они занимали огромную территорию: восточную часть Холма Садов, долину между ним и холмом Квиринал и северный склон последнего. В садах находились дворец Саллюстия, множество статуй и фонтанов, а также протекал большой ручей. Все эти сады не предназначались для широкой публики. Лишь сады Юлия Цезаря за Тибром, перешедшие по его завещанию народу, стали общественным достоянием[360].

Итак, Меценат разбил на Эсквилине новый сад и около 36–31 годов построил себе большой дворец, ставший на долгие годы его главной резиденцией. Дворец был настолько огромен и роскошен, что даже сам Август, когда заболевал, предпочитал отлеживаться у Мецената[361]. Самым высоким сооружением Эсквилина была башня Мецената[362], находившаяся в его садах; с ее вершины открывался восхитительный вид на Вечный город и Альбанские горы. Именно с этой башни в 64 году н. э. император Нерон наблюдал за пылающим Римом и декламировал свою песнь «Крушение Трои»[363].