Читать книгу "Капкан супружеской свободы - Олег Рой"

— Мне нужно, чтобы ты появилась вместе со мной в нашем штабе, здесь, уже сегодня, — внезапно сказал он.

Я вздрогнула.

— Зачем? — Наверное, в моем тоне было искреннее и удивленное непонимание, потому что Николай снизошел до объяснений, чего давно уже не делал в наших разговорах.

— Затем, что товарищи давно не видели нас вместе, в настоящем деле, в революционной гуще. Тебя теперь не бывает среди наших бойцов ни на митингах, ни на партийных дискуссиях, ни на товарищеских судах…

Мое отношение к этому, видимо, настолько явно отразилось на моем лице, что муж, несмотря на все свое терпение и обычную холодноватую выдержку, вдруг в сердцах швырнул окурок на дорогой ковер на полу и вскочил. Однако я все же сказала, что хотела:

— Революционная гуща, партийные дискуссии, товарищеские суды!.. Бог мой, Коля, что за казенный, мертвый лексикон! Ты никогда не изъяснялся подобным образом в былые времена! Ты говорил живые и горячие слова! Что с тобой случилось?

— Нет, — быстро возразил он, — это я должен спросить: что случилось с тобой, Наташа? Ты не понимаешь, что творится вокруг? Не знаешь, не видишь, как советская власть борется изо всех сил, и только вера, самопожертвование, полная преданность революции могут склонить сейчас чашу весов в нашу пользу?! Кругом враги, идет гражданская война, и трудно, почти невозможно разобраться в тех, кто шагает рядом с тобой!.. Каждый подозревает каждого! А я особенно на виду… И, конечно, те, кто рядом со мной. Ты не забыла, кто ты такая, Наташа? Не думаешь, что именно сейчас ты, дворянка, дочь сбежавшего за границу буржуя, сестра белого офицера и жена красного комиссара, находишься под особым прицелом товарищей по борьбе?!

Он ходил по вагону, нервничая, повышая тон, сверкая глазами и выражаясь выспренними, рублеными фразами. Я не могла больше его слушать — изо дня в день, из ночи в ночь! — и потому в который уже раз, монотонно и медленно, повторила то, что повторяла в подобные минуты:

— Я любила тебя и пошла за тобой. Я верила в твое дело, верила в революцию, в общее милосердие и справедливость и потому давно ничего не знаю ни о моей семье, ни об отце, сбежавшем за границу буржуе, ни о брате Мите, белом офицере… Я годами мотаюсь с тобой по революционным кружкам, явочным квартирам и агитационным поездам. Я родила тебе дочь и давно уже перестала быть дворянкой, Коля. Во всяком случае, ничто в моем поведении и образе жизни не позволяет мне больше претендовать на это высокое звание… Чего ты еще хочешь?

Я чувствовала себя смертельно усталой, и, должно быть, в голосе моем было слишком много горечи или, может быть, я слишком упорно отворачивала в сторону взгляд… Не знаю, в чем было дело, только он подошел и обнял меня, наградив запахом чужого, искуренного дыхания и ледяным колючим прикосновением все еще холодного от ноябрьской стужи полушубка.

— Я хочу, чтобы все то, о чем ты только что сказала, стало известно всем, — полушепотом проговорил он. — Я хочу, чтобы никто не сомневался в твоей преданности нашему делу и знал, что ты давно порвала со своими гнилыми корнями. И вся ты — слышишь, вся! — принадлежишь революции! Поэтому ты пойдешь сегодня со мной в штаб и примешь участие в заседании революционного трибунала. Мы будем судить двоих дезертиров, перешедших на сторону Деникина, и то, что даже ты, женщина и бывшая дворянка, с негодованием осудишь их, обязательно произведет впечатление на всех колеблющихся, слабых и рефлексирующих интеллигентов. Понимаешь, обязательно!

Мне пришлось резко рвануться в сторону, чтобы вывернуться из его медвежьих объятий и посмотреть ему в глаза.

— Ты заботишься обо мне, Николай? О том, чтобы укрепилась моя революционная репутация и товарищи по оружию сумели, наконец, забыть, какого я роду-племени? Или все-таки о себе, о своей пошатнувшейся власти?

— С чего ты взяла, что моя власть пошатнулась? — резко спросил муж.

— Возможно, еще и не пошатнулась. Но пошатнется непременно, если только я стану мешать тебе и не смогу каждый день, каждый час, доказывать твоим коллегам-комиссарам, что переродилась, изменилась и напрочь забыла о своей семье и дворянских корнях. Верно ведь, Коля? Пока я была одной из вас, пока я носилась вместе с вами по всем вашим сходкам и держала пламенные речи о новой России, как и ты, я была безопасна и даже полезна. Но едва я родила Асю, едва я задумалась наконец, что же такое семья, и род, и любовь матери, и наши трижды благословенные корни, — о, тут я стала совсем другой! Я поняла, что значат для меня эти бесполезные и бессмысленные, как казалось прежде, понятия, и мне перестали нравиться крики о новом мире, построенном на костях старого. А вот тут-то я и стала представлять для тебя опасность… Потому что я не хочу больше быть одной из вас. Я хочу жить так, как считаю нужным!

Мне показалось странным, что Николай не разу не попытался прервать мою длинную и гневную тираду. Его взгляд был растерянным, в глазах плескались грусть, недоумение и странная, тягучая жалость. А когда я наконец замолчала, он пожал плечами и выдохнул:

— Дура! Вот дура-то, прости Господи… Меня не жалеешь, себя не жалко — ладно, пусть. А на дочь тебе тоже наплевать?

Я хотела ответить, но Николай уже не слушал. Он обернулся на тяжелые солдатские шаги у входа, на лязг винтовки, на осторожное вежливое покашливанье. Сергей Вареничев, боец Красной Армии, наш связист, давнишний знакомый мужа… Я не любила этого человека: пустые белесые глаза, хищное и одновременно тупое выражение лица всегда пугали меня. От кого-то я слышала, что Вареничев — прирожденный убийца, настоящий садист и что ему, единственному из всех, доставляют удовольствие расстрелы и казни. Но, опять-таки по слухам, люди, говорившие так, имели странное обыкновение исчезать в первом же бою, и в последнее время я ни от кого уже не слышала худого слова о нашем связисте.

— Срочная депеша, товарищ Родионов, — покашливая и не глядя ни на меня, ни на Асю, сказал Вареничев. — Из Москвы, с самого верха…

— Давай сюда, — нетерпеливо и хмуро отозвался муж, выхватив у него их рук узкую полоску телеграфной бумаги. — И скажи там нашим, пора собираться. Пленных отвести в штаб!

Узкие губы Сергея растянулись в нехорошей усмешке. Все так же покашливая мелким, чахоточным кашлем, он проговорил, глядя в сторону:

— Одними дезертирами тут, надоть быть, уже не обойдется. Тут дело новое, Николай Иванович. Указания свыше.

Муж молчал. Он откинул со лба тяжелую, мокрую прядь волос, тщательно скомкал депешу и присел рядом со спящей Асей.

— Так что? — снова подал голос Вареничев. — Священника-то местного будем искать али как?

— А? — медленно, почти заторможенно поднял на него глаза Николай. — Да, да… Нет, погоди. Поговорим потом. Сейчас иди к себе.

— Я же говорю, приказ серьезный, — с непонятной для меня настойчивостью продолжал напирать на мужа боец. — Видите, в бумаге сказано: «Всем!» и «Срочно!». Так что надо бы прямо сейчас за дело взяться.

— Да иди ты!.. — Голос мужа сорвался на крик, и я вздрогнула от неожиданности. Ася проснулась, заплакала, я схватила ее на руки. Николай виновато оглянулся на нас и уже спокойнее повторил: — Пока ничего не надо, товарищ. У нас еще будет время выполнить приказ. Пожалуйста, возвращайтесь к себе.