Читать книгу "Фокусник из Люблина - Исаак Башевис Зингер"

Что узнал он из светских книг? Что мир возник сам. Что солнце, звезды, луна, земля, человек, животные — все сотворено из туманности. А как возник этот туман? Как это могло получиться, что сотворен человек, как он есть — с легкими, сердцем, желудком, мозгом? Смеются над верующими, которые думают, что все создал Бог, а сами? Приписывают необычайную мощь и мудрость слепой природе, и не подозревающей об этом… Яша прямо чувствовал, как от его облачения исходит свет, достигает мозга, пробирается в темные закоулки, распутывает узелки, освещает и проясняет все, что было не ясно до сих пор. Все молитвы говорили одно: существует Бог — тот, кто видит, кто слышит, кто милосерден к человеку, кто укрощает свой гнев, кто прощает грехи, кто хочет, чтобы люди стыдились плохих поступков и раскаивались. Кто наказывает за злые дела. Кто вознаграждает за добро. В этом мире, и даже более того — в мире ином!.. Да, что другие миры существуют, это Яша понимал. Даже почти что видел их своими глазами…

— Я должен остаться евреем! — сказал он себе. — Евреем, как и все они!..

Глава седьмая

1

Когда Яша снова оказался на улице, солнце светило вовсю. Навозную заливал солнечный свет. Лошади, подводы, с них идет торговля сельским товаром, продают в разнос, сидят уличные торговки. Чем тут только не торгуют! Каждый кричит свое: «Селедка! Копченая селедка!», «Сладкий горошек!», «Вареные яички!», «Горячие бублики», «Лепешки из картошки!». Из ворот выкатывают подводы, груженые бревнами, бочками, стеклом, мешками с мукой, разным другим товаром, — все это прикрыто рогожами, холстиной, мешковиной. В лавочках — чего только душа пожелает: от уксуса, мыла до колесной мази, даже граммофонов. Яша стоял во дворе синагоги, у самых ворот и глазел по сторонам. Евреи, которые только что с жаром молились и произносили нараспев: «Да будет Имя Твое благословенно в веках! Аминь!», теперь разбредались кто куда: в лавку, в мастерскую, а другие — на фабрику. Один из них — хозяин, другой — рабочий, один — мастер, другой — подмастерье. Яше пришло в голову, что улица и синагога отрицают друг друга. Если истинно одно, то другое — ложь. Это, конечно, грешные мысли. Но порыв, охвативший его, наивная детская вера, пришедшие к нему, когда он надел арбенкафес, талес и филактерии, — все растаяло, ушло. Он хотел было поститься весь этот долгий летний день, как постятся в Йом-Кипур, но голод не давал покоя, прямо-таки грыз его, и Яша решил не сопротивляться и поесть. Болела нога. Стучало в висках. Прежние сомнения насчет религии снова не давали ему покоя. Ну почему это так тебя волнует? — вопрошал внутренний голос. Есть ли доказательства того, что Бог существует? Что Он слышит молитвы? В мире множество религий, они противоречат друг другу. Правда, ты не сумел отпереть сейф у старика, ты повредил ногу, но что это доказывает? Что ты устал, что сдали нервы, да и легкомыслие… Пока молился, напринимал кучу решений, это он помнил, но за те минуты, что он стоит здесь, на улице, вся суть, вся необходимость их куда-то пропали. В самом деле, разве он сможет жить так, как жил отец: вернуться в еврейство, стать верующим, богобоязненным евреем? Нет! Забросить свое искусство, магию? Разорвать любовные романтические связи? Расстаться с современной одеждой, книгами и газетами? Те клятвы, те обеты, которые он давал в молельном доме, теперь казались надуманными, чрезмерными. Подобно тем словам, что шепчут женщины в порыве страсти. Яша поднял глаза, посмотрел на ветреное бледное небо. «Если ты хочешь, о, Господи Боже, чтобы я служил Тебе, соверши чудо, яви Себя, пускай услышу Твой голос, дай мне знак…» — произнес он про себя на одном дыхании.

В это время приближался к Яше уродец, крошечный человечек с головой, которая, казалось, пытается вырваться из шеи. Скрюченные ручки так и разламываются в запястьях, даже когда он просит подаяние. А ноги, похоже, хотят только одного: как можно больше закрутиться. И борода кривая. Рвется на волю, да и только! Пальцы растопырены, торчат в разные стороны, будто срывают плоды с невидимого дерева. Двигался он весьма причудливо, как бы танцуя джигу: одна нога впереди, другая сзади. Шаркал ногами, а «заднюю» подволакивал. Трясущийся язык вырывался из слюнявого рта, свешивался промеж кривых зубов. Яша вынул серебряную монету и попытался вложить нищему в руку. Что-то внутри противилось, не давало коснуться этого страшного подобия человека! «Тоже мне фокусник», — то ли пробормотал, то ли подумал Яша. Хотелось сунуть монетку и в тот же миг убежать. Но уродец, по-видимому, играл свою собственную игру — подтанцовывая ближе, стараясь коснуться Яши, как это делает прокаженный, решив заразить другого страшной болезнью. Огненные точки снова заплясали перед глазами. Что ли они всегда там, и нужен лишь случай, чтобы обнаружиться? Яша бросил монетку нищему прямо на землю, к ногам. Хотел немедленно убежать. Но теперь уже собственные его ноги начали трястись и дергаться, как бы повторяя движения убогого.

Яша заметил харчевню. Вошел. Пол чисто посыпан мелким речным песком. Еще очень рано, но за столиками посетители. Едят лапшу с курицей, креплах, фаршированную шейку, мясо с черносливом, цимес. От запаха еды Яшу аж затошнило. Не стоит есть такое с раннего утра, говорил он себе. Не уйти ли? Но перед ним уже возникла плотная, основательная еврейка, как бы отрезая всякий путь к отступлению… «Не убегайте, молодой человек, никто вас тут не укусит. У нас парное мясо, шхита, во-первых, строгий кошер»… «Какая связь между Богом и шхитой[41] — убийством, в сущности…» — подумал Яша. Женщина придвинула стул, и Яша уселся за длинный стол, где уже сидели другие обедающие.

— Может, водки и на закуску чего? — предложила она. — Гусиную печенку? Гусиную печенку с гренками? Куриную лапшу? Гречневую кашу?

— Да принесите что-нибудь.

— Уж будьте уверены, не отравлю.

И она принесла: бутылку, стопку, вазочку с плюшками. Яша взял бутылку, но руки дрожали, и он пролил водку на скатерть. Кто-то из сидящих за столом вскрикнул, то ли предостерегая, то ли насмехаясь над ним. Это все были бедные провинциальные евреи, в латаных-перелатаных выгоревших лапсердаках. У одного — черные кустистые баки растут, кажется, прямо от глаз. Другой — с огненно-рыжей бородой, как у петуха. Поодаль сидел еще один — в талесе и ермолке. Что-то в нем было от меламеда, который в детстве учил его Пятикнижию. «Может, и вправду он? — подумал Яша. — Нет, конечно. Учитель, наверно, умер. Может, сын его?..» Еще не прошло и часа, как Яша был счастлив среди правоверных евреев, а теперь был прямо болен от того, что среди таких находится. Интересно, полагается ли произносить благословение над водкой? Узнать бы. Он шевельнул губами. Сделал глоток. Обожгло горло. Потемнело в глазах. Пододвинул к себе вазочку, но не мог ухватить ни куска оттуда. Что со мною? Болен я или что? Он стыдился этих евреев. Они были неприятны ему. Еврейка принесла гусиную печенку, и Яша окончательно решил совершить омовение. Но здесь ничего для этого не приспособлено. Откусил кусочек хлеба, и сидящий рядом еврей в талесе спросил: «А как насчет омовения рук?»