Читать книгу "Коллонтай. Валькирия и блудница революции - Борис Соколов"

А вот еще одна запись из дневника, посвященная Зиновьеву: "Была у Зиновьева. Характерна фраза Зиновьева: "Они все жалуются на голод! Преувеличивают! Все прекрасно одеты. Просто они (кто они? рабочие?) привыкли, что, когда они вопят, мы сейчас забеспокоимся и сделаем для них все. Набалованность!" Ну и язык! И кто такие эти "мы и они"? Впрочем, у меня от Петрограда именно такое жуткое впечатление… Не жаль мне прошлого

Петрограда — барства и нищеты. Я тот ненавидела. Но не люблю и этого города новых властителей, где убиты инициатива масс, ее самодеятельность, где есть "мы" и "они" и где царят взаимная ложь, недоверие, фиглярство верхов и подобострастие, страх низов… Это о Зиновьеве".

С собой в поездку Колонтай взяла сына, чтобы "увидел реальную жизнь и приобщился к борьбе за дело революции". Ехали вместе с украинскими наркомами в спецвагоне первого класса. В Курске и на подъезде к Харькову поезд обстреляли, но никто не пострадал. К тому времени в квартире Павла осталась только одна девица, маскировавшаяся под горничную. Ее Александра тотчас выгнала.

Штаб Заднепровской стрелковой дивизии, которой командовал Дыбенко, перешел в Александровск. Коллонтай поехала с ним. Вот что она записала в дневнике на новом месте: "Пишу в садочке за домом. Тихо, цветут вишни. Думаю о Москве. Как это все далеко: заседание в Кремле, митинги, съезды. На местах не исполняют указаний Ленина. Что сказал Ленин о середняке? С годок будем с ним поосторожнее, а там, если надо будет, скрутим по-своему. Как всегда, ясно и мудро. А тут действуют грубо, оголтело. Результат плохой. К Павлу здесь почему-то недружелюбное отношение, а Ленин передавал ему привет. Странно все это, очень странно".

В захолустном Александровске ей было скучно, одиноко и тоскливо. Она писала Зое: "Недавно на вечеринке один товарищ сел за рояль, играл Шопена. А будут ли будущие поколения любить Шопена? Люди воли, борьбы, действия, смогут ли они наслаждаться размагничивающей лирикой Шопена, этим томлением души интеллигентов конца XIX и начала XX века? Полюбят ли 17-ю прелюдию или 4-й вальс те, кто победит капитализм и культуру эксцентричного буржуазного мира? Едва ли… Мне не жалко Шопена, пусть его забудут, лишь бы дать трудовому человечеству возможность жить, как подобает Человеку с большой буквы. А культурные ценности мы сами создадим — не сентиментальные и плаксивые, а новые, бодрые".

К Коллонтай обратился проживавший в Полтаве писатель Владимир Короленко, когда-то с ней переписывавшийся. Поводом стал исключительно высокий процент евреев в ЧК, что порождало массовую юдофобию, ложившуюся на давние антисемитские настроения. Узнав о том, что в отместку за чекистские зверства толпа линчевала пи в чем не повинную еврейскую семью Столяревского, Короленко обратил внимание Коллонтай на необходимость обуздать чекистский произвол и понизить среди них долю представителей некоренных национальностей. Коллонтай Короленко не ответила. Террор она считала необходимым и неизбежным и сознавала, что других чекистов у советской власти нет. А юдофобство считала еще одним "буржуазным пережитком" и проявлением черносотенства.

Весной 1919 года дивизия Павла Дыбенко вошла в Крым. Его наградили орденом Красного Знамени за то, что "в период боев с 25 марта по 10 апреля 1919 года под городами Мариуполь и Севастополь он, умело маневрируя частями вверенной ему дивизии, лично руководил боем, проявил истинную храбрость, мужество и преданность делу революции; своим примером воодушевлял товарищей-красноармейцев, способствовал занятию вышеуказанных пунктов и полному уничтожению противника на северо-восточном побережье Черного и Азовского морей".

Между тем 31 марта 1919 года погиб брат Павла Дыбенко Федор, бывший прапорщик царской армии, начальник 42-й советской стрелковой дивизии. Когда конница генерала Шкуро смяла 374-й полк его дивизии, Федор Дыбенко пытался остановить его, но был убит бегущими красноармейцами.

Когда Дыбенко перевели в Крым, Коллонтай возглавила Наркомат агитации и пропаганды Крымской советской республики, а также политический отдел Крымской армии, которой командовал Дыбенко. Павел стал наркомом по военным и морским делам Крымской республики, а его дивизия — Крымской Красной армией. "Я помогу Павлу, — записала Александра в дневнике. — Он недисциплинирован, самолюбив и вспыльчив". Впрочем, тогда советская власть в Крыму продержалась недолго. Крымская советская социалистическая республика, председателем Совнаркома которой был брат Ленина Дмитрий Ульянов, просуществовала с 28 апреля по 26 июня 1919 года. Коллонтай вместе с Дыбенко пришлось спешно бежать под натиском войск генерала Деникина. Коллонтай стала автором следующего приказа Совета обороны Крымской республики: "Совет обороны доводит до сведения, что все служащие, безотносительно к их партийной принадлежности, которые своим отсутствием на месте службы нарушают нормальный ход жизни, будут считаться дезертирами и как таковые будут преданы военно-полевому суду, а также все граждане, распространяющие провокационные слухи, будут наказаны по всей строгости военно-революционных законов, вплоть до расстрела". Не то чтобы Александра отличалась особенной жестокостью среди других большевистских лидеров. Террор был для нее, как и для других большевиков, необходимым и действенным средством борьбы.

Вскоре из Симферополя Коллонтай пришлось отправиться на Южный берег подыскать подходящий санаторий для сестры Ленина Марии. А Дыбенко отправился на фронт и попросил собрать ему вещички. Проверяя, на месте ли носовой платок, Александра нащупала в кармане френча два письма. Съедаемая ревностью, она прочла их. Это оказались банальные любовные письма, адресованные Дыбенко. Одно письмо кончалось: "…твоя, неизменно твоя Нина". Другое — тоже любовного содержания — написано до боли знакомым почерком, только подпись была неразборчива. Было еще и третье, недописанное, письмо, оно лежало в том же кармане — начало ответа Павла: "Дорогая Нина, любимая моя голубка…" Александра ничем не выдала себя — лишь переложила письма из внутреннего кармана френча в наружный: чтобы заметил. И ушла.

"Умом понимаю, — написала она в своем дневнике, — а сердце уязвлено. Самое больное — зачем он назвал ее голубкой? Ведь это же мое имя! Он не смеет его никому давать, пока мы любим друг друга. Но… Выпрямись, Коллонтай! Не смей бросать себя ему под ноги! Ты не жена, ты человек!"

Дома ее ждала записка: "Шура, я иду в бой, может, не вернусь. Моя жизнь, как и всех нас, нужна республике. Помни, что ты для меня единственная. Только тебя люблю. Ты мой ангел, но ведь мы с тобой месяцами врозь. Вечно твой Павел".

А Зое Шадурской жаловалась: "Главное сознание: неужели Павел разлюбил меня как женщину? Самое больное было, что его письмо к этой девушке, или женщине, начиналось: "Дорогая Нина, любимая моя голубка…" Зачем он назвал ее голубкой, ведь это же мое имя? Он не смеет его никому давать, пока мы друг друга любим. Но, может быть, это уже конец? Ты скажешь, Зоюшка: "Тем лучше, твоя жизнь с Павлом — сплошная мука. Ты к нему приспособляешься, ты себя забываешь, ты теряешь свой облик ради него. Выпрямись, Коллонтай, не смей бросать Коллонтай ему под ноги. Ты не жена, ты человек".

И 14 июня Александра продолжила изливать душу подруге: "А я-то думала, что во мне атрофировано чувство ревности! Очевидно, это потому, что раньше я всегда умела уйти прежде, чем меня разлюбят. Страдали другие, а уходила я. Иногда жалела того, которого раньше любила, и все же уходила. А теперь, видимо, Павел уходит от меня. Ночью написала ему длинное-предлинное письмо и, конечно, утром разорвала. Все во мне бурлит…