Читать книгу "Седьмая жена Есенина. Повесть и рассказы - Сергей Кузнечихин"

Теперь контрольный вопрос. Кому принадлежат слова: «Поэтом можешь ты не быть, но гражданином быть обязан»?

Молодец, санитар! Не зря прошли наши уроки – это сказал Некрасов, и сказал конкретно о тебе. Ты будешь великим гражданином и великим целителем. Но сначала надо пойти и взять ключи от входных дверей. Ты сумеешь их взять – теперь я не сомневаюсь в тебе. Ты выведешь нас и выйдешь сам. Выйдешь и обретешь всенародную любовь. Благословляю тебя, санитар.

«Там гибли поэты»

Поэты А. и Я.

Когда утопающий тянет за собой на дно того, кто пытался его спасти, не он сжимает пальцы мертвой хваткой, а его безумие. Также цепко ищет оправдания виноватый, вроде и понимает глубину своей вины и все равно ищет, ищет, ищет… И находит. Наверное, так уж человек устроен.

Впервые она услышала о Поэте три года назад. Какой-то нервный мальчик из Литинститута называл его гением, читал его по памяти, читал много, но ничего гениального она не нашла и не могла найти, слишком уж агрессивен был поклонник. Услышала и не то что забыла, имя все-таки мелькало в разговорах, но интереса не вызывало, даже когда подруга похвасталась, что муж познакомился с Поэтом и написал на его стихи три песни, эка, мол, невидаль – поэт – сами с усами, а не с усами – так с косами.

Светка, ее одноклассница, после химфака распределилась в НИИ, а там попала в компанию фанатичных туристов. Невзрачная, немодная, неженственная, но тем не менее после первого же палаточного отпуска сумела выйти замуж. Когда родился Валера маленький, два сезона пришлось пропустить. Но Валеру большого она не удерживала, причем не смирилась, а сама уговаривала отправляться с легкой душой, понимала, что нельзя лишать мужика байдарочных приключений. И он в благодарность готов был, не забывая о диссертации, стирать пеленки, мотаться в поисках приработка, сочинять милые песенки на стихи хороших поэтов – все успевал, может, потому и некогда было придираться к жене и заглядываться на других девиц.

Светка позвонила ей на работу и сказала, что Поэт у них в гостях обмывает свою первую книгу, и велела срочно приезжать.

Срочно не получалось. Именно в этот вечер она читала в своей библиотеке «просветительскую лекцию» для рабочей молодежи. Отменять ее или переносить было уже поздно. Так еще и в порядок себя привести время требовалось. Зато в пятницу она отпросилась с обеда и ехала в гости красивой и нарядной.

Электричку ждать не пришлось, и место досталось, и сидела лицом по ходу поезда, но стоило сойти на платформу, и начался дождь. Так опять же повезло. Куда неприятнее вымокнуть по дороге. Приперлась бы мокрой курицей. Благо есть где переждать, и спешить нет нужды, впереди полдня. А дождь разошелся не на шутку. Крупные тяжелые капли гулко шлепались на асфальт перрона, разбрызгивая мелкие лужицы. Она живо представила, какой бы явилась пред светлые очи Поэта. И не только его. Все определяло непроходящее желание выглядеть ярче других особей женского пола. С детства, насколько себя помнила, всегда выдрючивалась и, если не было соперниц, воображала их. Подсмеивалась над собой за это, но желания измениться не испытывала. На этих дрожжах, наверное, и стихи забродили в отличие от сверстниц, чьим пером водила неразделенная любовь. Хотя и ее опусы были о ней, проклятой, но воображаемой. Юное дарование сразу же напечатали в областной молодежной газете. Захотелось большего, пришел аппетит, и полетели исписанные аккуратным почерком тетрадки в высокую столицу. Пока сочиняла наивные девические страдания, из журналов присылали обнадеживающие отзывы. Два раза даже напечатали по стихотворению в мартовских номерах. Но не век же порхать в белом школьном фартуке. Стихи стали сложнее и откровеннее. И заколодило. Сразу же посыпались обвинения в разнузданности, пошлости и мелкотемье. Чем больше ругали, тем явственнее и настырнее проступали в стихах эти «мелкобуржуазные» предрассудки. Устав рвать бумажки с казенной отпиской, решилась на поход в редакцию, чтобы посмотреть, с какими глазами выговаривают эту замшелую чушь образованные люди. Заявилась. В кабинете сидел мужчина лет под пятьдесят. Выпал самый удобный вариант: показывать стихи стареющей обозленной тетке не было желания, наткнуться на молоденького литконсультанта – тоже никакого проку, чего доброго еще и лапать полезет, и хорошо, что один на один – доверительнее, не перед кем строгость изображать, и ей не так стыдно критику выслушивать. Обрадовалась, воодушевилась, но виду не подала. Скромненько протянула папку, а когда предложили, присела на самый дальний стул. Читал с карандашом в руке. Делал короткие пометки. Некоторые стихи перечитывал дважды. Пыталась отгадать какие. Иногда вскидывал голову, бросал быстрый взгляд, но ничего не говорил, только хмыкал. Она была уверена – одобрительно. А как же иначе – стихи-то настоящие. Читал, перечитывал, хмыкал… Наконец поднялся из-за стола. Она тоже встала, как-то само собой получилось. Он внимательно смотрел на нее, слегка покачивая головой.

– Интересно! – улыбнулся, зубы неестественно белые для старика. – Очень интересно. Мне кажется, ты и в постели такая же страстная, как на бумаге, – сказал и шагнул к ней.

Это застало ее врасплох – дяденька в отцы ей годился.

Получилась не пощечина, получилась полновесная оплеуха.

Потом она плакала в каком-то чужом дворе, потом долго бродила по улицам, успокаивая себя ходьбой. А когда злость и обида понемногу стихли, выплыл назойливый вопрос – почему? за что? Вроде и не впервой домогаются. Привыкла. Но так вот самоуверенно? Не тратя лишних слов? А может, уверенности как раз и не хватало, оттого и пошел в психическую атаку? Не понимала. Не могла найти объяснения. Но догадывалась, что с другими подобного нахрапа он себе не позволяет, иначе бы не усидел в том кабинете, обязательно нарвался бы на склочницу. А с ней, значит, можно…

Наревевшись, искусав губы, забрела в ресторан и позволила, да какое там позволила, сама напросилась, узнав, что у мужчины свободный вечер и свободная квартира. Но мужик был не бабник, просто проводил жену с детьми в деревню и зашел выпить, чтобы не скучать дома в одиночестве. Нормальный советский человек приятной наружности, простой и открытый. Это потом он потерял голову от свалившегося на него счастья. Так старалась же. Сама удивлялась, откуда в ней такая жадность. Или щедрость? Убедительно сыграла, самозабвенно. Ошеломила. Утром он порывался звонить на работу и просить отгул. Умолял остаться. Ушла. И адреса не дала. Но ушла с легким сердцем. Вроде как отомстила. Тому, из редакции, который и не догадывается о страшной мести. А через неделю уже посмеивалась над собой: «Дать дала, а замуж не пошла».

Бурная ночь со случайным избранником обошлась без чтения стихов. Не хотелось ни жаловаться, ни объяснять, удобнее было играть роль таинственной незнакомки. А вообще-то был период, когда она любила читать мужчинам. Но недолгий. Быстро поняла, что стихи ее провоцируют мужиков. Умные и уверенные в себе интеллигентные люди глупели на глазах и превращались чуть ли не в маньяков.

Жениху стихов не читала. Своих. А чужие – случалось. И ему нравилось, особенно Смеляков и Евтушенко. Радиоинженер, пусть и ушибленный своими диодами и триодами, все-таки почитывал и нормальные книги, больше всех любил Зощенко и Андрея Платонова. В своем грехе она призналась через месяц после свадьбы. Тот месяц оказался медовым в самом прямом смысле. Они жили в деревне. Его дедушка держал пчел. Само собой, и медовуха водилась. В ночь перед отъездом они вышли на крылечко покурить и прихватили бидончик дедкиного зелья. Крыльцо было высокое, доски теплые, небо усеяно звездами. Уходить не хотелось. И она стала читать. Он спросил, чьи стихи. Потребовала, чтобы угадал. Ничего нового не услышала, привычное: «Ахматова или Цветаева», да что возьмешь с радиоинженера, если даже пишущие не всегда понимают, что время и слава связали воедино только имена, но не стихи двух принципиально разных поэтов. Не угадал с первого раза, не угадал со второго. Пришлось признаваться. Он вроде как не совсем поверил, принял за розыгрыш. Она не стала ничего доказывать, он не стал допытываться. Не до того было. Выпили медовухи и полезли на сеновал. О стихах он спросил уже в поезде, когда возвращались в город.