Читать книгу "Наживка для резидента - Сергей Зверев"

Так что наши безалкогольные посиделки больше напоминают культмассовые мероприятия, КВН и колхозную самодеятельность. Авиаторы обожают Князя с его гитарой, профессиональным баритоном и бесконечным военным репертуаром. А ему тоже не чужды радости от похвал поклонников его творчества. И сейчас он с чувством пел нашу спецназовскую песню, умело перебирая своими мощными пальцами нежные гитарные струны:

Мы грязь месили по дорогам Афганистана и Чечни. Мы были тем военным Богом, Что выше крыльев и брони. Мы — это тот лежащий камень, Который падал в нужный срок. Мы — ветер, приносивший пламя, Что был внезапен и жесток.[3]

В посиделках мне было участвовать лень. Меня тянуло за душу то, что мы уже второй день на базе и я все жду нашего координатора полковника Лукьянова. Тот куда-то запропастился, и никто не мог сказать, когда он появится.

Мы были карою небесной, Мы были платой за грехи, Припевом для военной песни И ржавым лемехом сохи. Мы были гордостью и славой, Рукою, кистью и плечом. Мы были стаей волкодавов И от замков любых ключом…

Дослушав это исполнение, я душевно пожал руки технарям и отправился в свой жилой модуль.

Там я сначала попытался листать какие-то художественные книжки, которых Рад притащил целую пачку неизвестно откуда. Первое, что мне попалось на глаза — брошюра пятьдесят первого года «Иван Тургенев. Муму». Приобщение к доброму и вечному я решил отложить на лучшие времена. Полежал несколько минут на койке. Нашел пульт и включил телевизор — древний, с ЭЛТ-кинескопом, хорошо еще, что цветной, оставшийся нам в наследство от штабистов, живших в вагончике до нас. Этот аппарат принимал несколько российских спутниковых каналов.

Тут же я наткнулся на совершенно полоумный сериал пятнадцатилетней давности то ли про десантников, то ли про спецназовцев, то ли про пехоту или ПВО на то ли таджикской, то ли Кавказской войне. Подразделение было показано странное — эдакий уродливый гибрид шайки батьки Махно с исправительным учреждением ГУЛАГа. Я бы в такой шараге тумаками навел порядок за полчаса, и у меня бы все воины по струнке ходили, окапывались по науке и вздохнуть без приказа боялись. Однако майор-командир пребывал в раздумьях о судьбах Отечества, путях развития демократии в России и очень от этого переживал, так что ему было не до подчиненных. Война тоже была странная. Бойцы на ней занимались непонятно чем, но героически — окопов не рыли, куда-то неумело палили и зачем-то гибли. Красной нитью шла незамысловатая мысль — у террористов тоже есть матери, дяди, тети, прадедушки и прабабушки, и все их наверняка очень любят, а потому этих врагов человечества надо жалеть. Мол, во всем виновата Война — это такое инопланетное чудовище с альфы Центавра, которое пришло само по себе, а его вовсе не несут на своих штыках ревнители Халифата и учения Аль-Ваххаба…

Это еще ничего. Тут намедни показывали отечественный киношедевр про то, как русские бойцы захватили в плен невинного чудесноликого юного чеченца и преисполнились к нему светлых платонических гомосячьих чувств, но по жестокой служебной необходимости были вынуждены со слезами на глазах его зарезать. Кто это снимает? Про кого? Для кого?

— Ну, придурки, однозначно, — произнес я, выключая телевизор после пятнадцати минут просмотра. На большее моих сил не хватило.

Вот за что не люблю киношки на нашу тематику — непременно московские мажоры-режиссеры, откосившие от армии, покажут тебе врага, в котором надо видеть человека со своими идеалами, и обязательно у главного героя закрадется гнилая мысль, выдаваемая за откровение: «А за что мы убиваем друг друга? Почему нельзя жить дружно, ведь у каждого своя правда!» То есть и у русского солдата, и у душмана правда равноценная! А на деле — правда одна, и она моя. Потому что Родина у меня тоже одна. И я ее защитник. Я машина войны, в которой есть только мы и они и не может быть никакой третьей стороны. Я готов убивать, но вместе с тем я готов в любой момент сложить голову. И мне глубоко начхать на душевные терзания врага, на всех его бабушек и детей, потому что хороший враг — мертвый. А очень хороший — это враг плененный, и то только потому, что из него можно выудить важную информацию. Но с точки зрения томной творческой интеллигенции, ставящей эти фильмы, я чудовище. Но вот только блистают они на кинофестивалях, дают интервью и снимают фильмы про светлую гомосексуальную любовь русских солдат и ваххабитов только благодаря тому, что есть я, машина войны, защищающая их покой, позволяющая тешить самодовольство. Как поется в одной из песен Князя:

Ваша жизнь без меня невозможна В нашей славной, веселой стране.

Да и саму войну я не спешу проклинать. Не то чтобы я ее люблю — это уже извращение. Но невозможно проклинать ураганы и цунами — это такое природное явление, которое не поддается человеческим оценкам. К сожалению, пока без войны человечество не может. И, как ни крути, именно война мобилизует народы и не дает им превратиться в свиней, хрюкающих сыто в своем загоне. Война — это высшее напряжение нервов, сил, это время морального выбора. А выбор у нас один — Родина. А все остальное — это от лукавого. Поэтому я не люблю фильмы про мою работу. Зато люблю саму работу…

На следующий день появился Лукьянов. Мы с ним встретились в «келье» — нашем защищенном уголочке ГРУ, набитом аппаратурой и массивными сейфами. Объяснять, где он был и что видел, полковник мне, конечно, не стал, зато сухо потребовал отчет, который, впрочем, я давно направил в Москву и без него.

Устроившись в продавленном синем матерчатом кресле, я поведал наши приключения. Рассказал о появлении соперников и о том, как Бек оставил там сюрприз. Парочку мин положил на виду, примерно там же, где оставлял закладки хозяин. А еще одну закладку пристроил с любовью — и вот ее просто так не заметишь и не извлечешь. Рвануло неплохо — имелась запись с самолета-разведчика.

— Там не было никакого архива, — заверил я. — Только оружие. Американское, новенькое. Заначка на черный день.

— Вы хорошо посмотрели? — выражая холодное недоверие, произнес Лукьянов, рассевшийся в позе прокурора за письменным столом.

— Насколько нам позволили обстоятельства. Но я уверен — архив в другом месте. Большой Имам не стал бы держать его на оружейном складе.

— Так, получается, вся работа насмарку, — констатировал Лукьянов.

— Редко что выходит с первого раза, — развел я руками. — Будем продолжать. Кабан рассказал много чего интересного. Наколол некоторые связи Большого Имама. Отработаем их.

Лукьянов кивнул, и по его непроницаемому лицу было непонятно, согласен он со мной или нет, так что я продолжил речь с предварительными выкладками по операции: