Читать книгу "По ту сторону вдохновения - Юрий Поляков"

В студии рядом со мной оказался знаменитый актер и режиссер Робер Оссейн, больше знакомый нам в качестве графа де Пейрака – мужа рыжей красотки Анжелики. Он представлял свою толстую книгу под названием «Человек или дьявол?». Нас познакомили, и Робер Оссейн на вполне приличном русском языке с легким местечковым акцентом (его родители с юга России, именуемого ныне Украиной) решительно спросил:

– Колбаса нужна?

– Что-о?

– Давай, слушай, адрес! Я пришлю тебе колбасы…

– Зачем?

– Как зачем? У вас же, слушай, голод!

– У нас нет голода. Дефицит – да, имеется… в отдельных случаях.

– Точно? – Робер Оссейн был явно разочарован.

– Точно…

– Я тебе все-таки пришлю колбасы.

Я дал ему визитку но никакой колбасы, как догадываетесь, не дождался. Впрочем, жизнь любит странные рефрены и опоясывающие рифмы. В 2004 году режиссер Константин Одегов снял фильм «Парижская любовь Кости Гуманкова» с хорошими актерами: С. Чуйкиной, А. Терешко, Е. Стычкиным, Б. Химичевым, Н. Чиндяйкиным, С. Виноградовым, Б. Клюевым. Мы смотрели черновой монтаж в кинозале, вдруг Константин наклонился ко мне и спросил, показывая на экран:

– Узнаете?

Там шел эпизод, когда Костя и Алла располагаются на ночлег у пожилых французов. Хозяйка мадам Марта, которую играла неведомая мне пожилая актриса, как раз показывала гостям комнату с широким супружеским ложем и злополучным мечом на стене. Кстати, будучи в Ниме, я в самом деле жил в квартире у пожилой учительницы, которую звали Мартой, кажется, она была немкой из Эльзаса.

– Кого я должен узнать?

– Актрису.

– Эту? – Я всмотрелся в увядшее незнакомое лицо. – Не узнаю…

– Это же Мишель Мерсье!

– Не может быть! Как же удалось?

– И совсем недорого! – похвастался режиссер. – Она много лет без работы.

Да, читатель, то была она, греза моих подростковых фантазий, рыжекудрая маркиза ангелов Анжелика, давным-давно брошенная своим Пейраком и состарившаяся в одиночестве.

Вот, собственно, и вся история. Остается добавить, что по прочтении повести на меня обиделись жены моих друзей и знакомых, носящие имя Вера или имеющие отчество Геннадиевна. Прочитав повесть, вы поймете – почему. Моя жена, с которой я к тому времени состоял в браке уже пятнадцать годков, задала мне несколько внешне невинных, но довольно коварных вопросов, призванных прояснить, а уж не сам ли я и являюсь прототипом Кости Гуманкова. Но я успокоил ее, показав записку со словами «Привет от прототипа!». Ее во время творческого вечера прислал мне из зала один приятель юности, женатый на общей знакомой. Но на самом деле я имел в виду совсем не его. Я лишь воспользовался его фамилией Гомонков, поменяв первое «о» на «у» и «гуманизировав» ее таким образом… Кстати, после выхода повести я получал письма от «прототипов», удивлявшихся, откуда я так хорошо осведомлен о тайной драме их личной жизни, случившейся именно в Париже. «А может быть, – приходит мне в голову, – неведомый читатель, упорно полагающий себя прототипом твоего героя, и есть главная награда писателю за труды?» Недавно «Парижскую любовь…» перевели на китайский язык. Возможно, кто-то из поднебесных читателей тоже подумает, что это книга про его потерянную и незабываемую любовь. Кто знает…

1997, 2017

Враг перестройки

Вообразите ничем не выдающуюся, обыкновенную даму И вот однажды она, невостребованно задремав в одинокой постели, просыпается ослепительной красавицей. Подруги в отчаянье озирают ее скрипичную талию, переходящую в виолончельные бедра, и плачут дома перед зеркалом. А мужчины, вчера едва замечавшие простушку, теперь с мольбой заглядывают в ее глаза и с томительным зовом смотрят ей вслед. Комплименты, цветы, в глазах рябит от предлагаемых рук и сердец… Вообразили?

Тогда продолжим наш рассказ.

1. Ветер перемен

Нечто подобное случилось и со мной после выхода в январе 1985-го в «Юности» моей первой повести «ЧП районного масштаба». Так бывает, молодой автор своим творческим жалом вдруг попадает точнехонько в некий общественный нерв, не обнаруженный почему-то опытными литературными иглоукалывателями. И вся читающая страна, как Иоланта, содрогается в коллективном прозрении: «Ах! Где были наши глаза?» На почти ежедневных встречах с читателями я чувствовал себя чуть ли не пророком, от которого ждут по крайней мере объяснения смысла жизни и политических прогнозов на ближайшие лет сто. Сначала я, конечно, робел, но потом ударился в оптимистическое визионерство. Мне верили, а число граждан, желающих немедленно со мной выпить, неумолимо росло, угрожая здоровью.

Как-то, в начале 1986 года, я пришел в наше литературное министерство – Союз писателей СССР, расположенный в «Доме Ростовых» на улице Воровского (теперь Поварская). Мне надо было оформить документы для заграничной командировки: вдруг позвали в Чехословакию! Иду и вижу: мне навстречу по узкому коридору, подобно тугому поршню, движется второй человек в СП СССР Юрий Николаевич Верченко. Он был настолько толст, что на самолет ему брали два билета: в одном кресле не помещался. В коридоре разойтись с ним можно было, лишь нырнув в какой-нибудь кабинет. Что я и собирался сделать. Но этот прежде едва замечавший меня литературный генерал остановился, хитро улыбаясь, поманил пальцем-сарделькой и спросил:

– Знаешь уже?

– Что, простите?

– Не знаешь? Тогда слушай: вчера Михаил Сергеевич хвалил твое «ЧП…» на Политбюро. Сказал: побольше бы нам таких. Понял? Только не зазнавайся!

– Ну что вы! – Я замотал головой, изображая послушное смущение, которое так нравится начальству.

– Ладно, ладно, скромник! – Он глянул на меня с внимательной усмешкой раскройщика судеб.

Потом не раз я встречал в жизни этот примерочный взгляд начальства, выбирающего очередного кандидата на выдвижение. Меня двинули в 1986-м, избрав сразу секретарем Московской писательской организации и СП РСФСР, а также членом правления СП СССР Теперь, когда литературное сообщество превратилось в нечто среднее между профсоюзом бомжей и клубом вольных графоманов, понять степень моего возвышения трудновато. Чтобы люди, забывшие или по молодости лет не знающие номенклатурных раскладов, поняли, о чем речь, могу дать подсказку. Представьте: вы сразу стали членом совета директоров Газпрома, Роснефти и Сбербанка. Одновременно! Так понятнее? Остается добавить: в те далекие годы известный писатель занимал в кремлевской табели о рангах очень высокое положение. А как же! Маркс, Энгельс, Ленин, Сталин, Брежнев – все писали книги. Ныне это место в прейскуранте начальственного благоволения отдано медальным спортсменам, энергичным инвалидам-колясочникам и ночным мотоциклистам, прикрепившим к рогатому рулю наш триколор.

Когда перед съездом писателей СССР обсуждали новый состав высшего органа – секретариата, мудрый Георгий Мокеевич Марков, увидав в списке и мою фамилию, спросил: «Вы что, совсем хотите парню жизнь испортить?» И меня гуманно понизили – переместили в правление, а то бы я впервые в истории стал трижды секретарем. Но и без того мой вертикальный взлет вызвал сдержанное негодование коллег и даже эпиграммы: