Читать книгу "Частная жизнь мертвых людей - Александр Феденко"

Утром Лёньку разбудило солнце. Дома никого не было. Мама и папа ушли на работу. А на столе лежали оставленные отцом сто рублей.

Когда Лёнька позавтракал и собрался пойти на улицу, он посмотрел на сторублевку и сгреб ее в карман.

Во дворе, как назло, никого из мальчишек не было. Лёнька решил дойти до кондитерской и издали посмотреть, что там происходит.

В мире ничего не изменилось. Люди входили и через какое-то время выходили радостные, держа в руках что-нибудь очень вкусное.

И никто из них ничего не боялся. Шли себе своим путем.

Измучавшись, Лёнька пристроился за широкой тетей и вошел в кондитерскую.

Белое воздушное пирожное лежало на своем месте. Свежее и еще более привлекательное, чем вчера.

Лёнька даже не заметил, как женщина, за которой он прятался, ушла.

– Что-то хочешь купить?

Мальчик вздрогнул. Кондитер смотрел прямо на него, упершись руками в прилавок.

– Пирожное, – не слыша себя, сказал Лёнька.

– Вчерашнее так понравилось, что пришел еще за одним? – кондитер щурился, не то сердясь, не то ухмыляясь.

– Я не брал вчерашнее. И не ел.

– Вот как? Я хорошо помню, как ты удирал отсюда.

– Я не брал пирожное.

– Зачем же убегал?

– Все побежали – и я побежал, – прошептал Лёнька.

Кондитер изучающе смотрел на мальчика.

– А зачем сегодня пришел?

– Я хотел купить пирожное. Вот это. У меня есть деньги.

Кондитер ничего не ответил. Лёньке стало неуютно. Он подумывал, как бы незаметно уйти.

Продавец снял с витрины пирожное и положил перед мальчиком на прилавок.

– Оно будет твоим, если ты мне скажешь, кто вчера украл пирожное.

Стало совсем тоскливо. И зачем он только пошел сюда?

– Я не могу сказать вам этого. Я не знаю.

– Врешь. Знаешь. И ты должен сказать мне, кто это был. Пирожные с неба не падают. Если кто-то взял чужое, он должен быть наказан. И возместить ущерб, – хмуро сказал кондитер.

– Этот кто-то уже наказан, – сказал мальчик. – А ущерб – вот.

Лёнька разжал кулачок, сжимаемый все это время, и на прилавок упала влажная сторублевка.

Мальчик вышел из кондитерской. Дверь за ним закрылась. Он не спеша зашагал по улице. Солнце отражалось в лужах. Прохожие топали по своим делам, обходя задумчиво бредущего мальчугана.

Сзади раздался окрик. Лёнька остановился, обернулся. В дверях стоял кондитер и звал Лёньку. Мальчик вернулся.

– Что за люди? Одни чужое воруют, другие свое бросают!

Продолжая ругаться он сунул в Лёнькины руки коробку, вернулся в кондитерскую и с шумом захлопнул дверь.

Суп

Позади беззвучно закрылась входная дверь. Вольдемар Неонович барским движением придвинул Люсеньке стул, сел напротив и великодушно улыбнулся, делясь с нею своей уверенностью. Он чувствовал себя превосходно. Лицо его благоухало значительностью и даже, как ему казалось, многозначностью.

Ресторан – наиреспектабельнеший, с улицы не зайдешь, сугубо по личному ангажементу хозяина, каковой невозможно ни купить, ни вымолить, ни заполучить через иные скользкие услуги или знакомства.

Вольдемар Неонович огляделся. Золото интерьера радовало глаз маслянистыми бликами. Похотливые амуры и купидоны изучали его слеповатыми, наспех вылепленными глазенками. Во всей огромной зале их столик был единственным и располагался в самом центре. Собственно, это был не обычный столик, а гигантский стол английского дуба, узкий, длиной метров тридцать, стоявший когда-то не иначе, как во дворце какого-нибудь голубокрового гражданина. Вольдемар Неонович даже утомился одышкой, пока шел к Люсенькиному месту напротив, чтобы усадить ее, а потом обратно. Поэтому его благоухающее значительностью лицо несколько намокло, и он утерся салфеткой и заправил ее в воротник рубашки.

– Исключительное место, – упоительно пропел он вслух.

Весть о необычном заведении, в которое невозможно попасть, покуда тебя не пригласят, быстро облетела высший свет города Хряпова. Побывавшие здесь смотрели на прочих с мягким презрением. Ни деньги, ни положение не могли поднять человека столь же высоко в глазах общества и в его собственных, как обед в этом ресторане.

У заведения не то что названия не имелось, даже вывески. Впрочем, и без того все знали, что это за таинственный дом на берегу Хряпинского пруда. Точнее – все те, кому надо знать. Говорили, что пруд когда-то был морем, но давно отделился от него, зарос ряской, осокой и даже несколько пованивал и поквакивал, но по привычке считался самым респектабельным местом города и использовался для выгула местного достопочтенного общества. Да и ничего более значительного в городе Хряпове не было.

Нельзя сказать, что Хряпов являл собой никчемное пятно или иное недоразумение на поверхности Европы. Тут как посмотреть. Не Париж, конечно, но некоторые хряповцы могли три раза в день позволять себе такое, о чем не всякий парижанин мечтал хотя бы раз в жизни.

Вольдемар Неонович пошарил взглядом по столу, но меню не обнаружил. «Это ж тебе не кабак!» – догадался он и улыбнулся собственной простоте, но тут же напрягся – рядом стоял человек странного вида: в пузырявом трико и рваной, некогда белой майке. Он обдал Вольдемара Неоновича злобным недовольным взглядом и запахом вчерашней водки и поставил перед ним тарелку. Даже не поставил, а бесцеремонно сунул под нос.

В тарелке, в белесой жиже, плавали серые, толстые ломти слипшихся, разваренных макарон. Это был молочный суп, искусно доведенный до безобразного совершенства.

Вольдемар Неонович в растерянности и оглушенности разглядывал тарелку и ее содержимое. В запруде умирающей лапши торчала алюминиевая ложка, и рука непроизвольно ухватила ее и начала размешивать завал. Даже вид этого варева вызывал отвращение.

– Чего нос воротишь?

Звук голоса вывел Вольдемара Неоновича из оцепенения.

– Это какая-то нелепица, – заговорил он, пытаясь выглядеть спокойным, но чувствуя тщетность этого стремления. Значительность начала неравномерно, кусками сползать с его лица, таща за собой и многозначность.

Он посмотрел на Люсеньку, ища поддержки, но Люсенька сидела напротив совершенно растерянная и испуганная и водила ложкой по своей тарелке. Над ней возвышалась неухоженная женщина в выцветшем, подштопанном халате и бигудях.

– Нельзя ли позвать управляющего? Тут, очевидно, происходит досадное недоразумение…

– А Снегурочку тебе не позвать? Бери ложку и ешь!

Вольдемар Неонович хотел возмутиться, и он даже возмутился, но человек в трико непостижимым образом сковывал его желание встать и уйти, и возмущение разлилось внутри самого Вольдемара Неоновича, наполнило его тяжестью и неподвижностью и через ноги проросло в пол незримыми корнями. Если бы проникнуть, дотянуться ими до самой земли и хоть так выбраться из этого дома… Он взял ложку и потрогал ею жижу, похожую на разведенную известь. Тонкая пленка, уже прихватившая поверхность супа, заколыхалась и надломилась.