Читать книгу "Ошибка дамы с собачкой - Наталия Миронина"

– Неужели трагедия такая?! – Марго вытаращила глаза.

– По-моему, да. Но судите сами. – Лада Алексеевна села поудобней, положила руки на трость и начала свой рассказ. – Тогда мне было всего четырнадцать лет. И я была пионеркой. Более того, я была сумасшедшей пионеркой. Собрания, слеты, сборы, походы – во всем я принимала самое активное участие. Не было школьного вечера, чтобы я не выступала, не было олимпиады, чтобы я не была членом школьной команды. Одним словом, портрет вам ясен – активистка. Красавицей я не была, но была симпатичной. Вы спросите меня, почему я была такой активной? И наверняка ждете ответа о сознательности, темпераменте, характере? Ерунда. Все это ни при чем. Мне бы на диване с книжкой валяться, но я упрямо лезла в самую гущу общественной работы. И причина тому банальна – мне нравился мальчик. Высокий, темноволосый, с большими синими глазами. И ему ужасно шла голубая рубаха с повязанным пионерским галстуком. Мальчик был отличником из параллельного класса. Вот он-то был активистом по призванию. Как только я поняла, что влюбилась в него, так я сразу вычислила, что быть с ним рядом можно при одном условии: участвовать в общественной жизни школы. Любовь наступила на характер, натуру, как бы сейчас сказали, наступила на психофизический тип. Из домоседки я превратилась в активиста. Ну, потихоньку втянувшись, я уже не испытывала дискомфорта, к тому же меня радовала моя собственная прозорливость – мальчик все чаще и чаще ловил меня на переменах и, начиная любой разговор о новом поручении, говорил: «Лада, только ты поймешь ситуацию и момент. Только ты справишься…» Теперь-то я понимаю, парень был хитер и ленив. Он делал маленькую карьеру маленького общественника, но делал ее моими руками. Ни разу я не отказалась от поручения, каким бы сложным оно ни было и какой бы урон ни был нанесен моему процессу обучения. Шло время, мною мастерски манипулировали – это я тоже понимаю сейчас. Но тогда похвала от него равнялась признанию в любви. А он хвалил меня – я же все больше и больше пропадала в школе. И вот наступает тот самый день. День торжественный, когда нас вдвоем должна видеть вся школа. В этот день у нас должно было быть что-то вроде свидания.

– Вы должны пойти в кино? – перебил Валера.

Все негодующе зашумели. Рассказ Лады Алексеевны оказался неожиданным. Анне, например, казалось, что дама должна рассказать о романе с каким-нибудь актером, писателем, на худой конец с музыкантом. И Лада Алексеевна плохо представлялась худенькой подвижной пионеркой. Но тем сильнее было впечатление – история, произошедшая давным-давно, не забывалась. Человек ее помнил и «болел» из-за нее.

– Что вы?! – Лада Алексеевна улыбнулась Валере. – Кино – это так пошло. Это – ерунда. В этот день мы вдвоем – звезды были на моей стороне – должны были стоять в почетном карауле у бюста Ленина.

– У какого бюста? На Красной площади где-нибудь? – Валера все-таки очень любил детали.

– Нет, в фойе нашей школы. Бюст, повернутый куда-то на восток, стоящий на высокой тумбе, обтянутой кумачом. Помню, что голова вождя всегда блестела – серебристой краской ее обновляли перед каждым первым сентября. – Лада Алексеевна вздохнула.

– И во всех школах были такие памятники? – Марго с интересом посмотрела на Ладу Алексеевну.

– Почти в каждой школе. И понимаете, нести караул – это было почетно. Это доверяли лучшим ученикам. За это боролись в классах – боролись оценками, общественной работой, участием в самодеятельности. И выбирали лучших из лучших. Но был особый день. Двадцать второе апреля, день рождения Ленина. В этот день все мероприятия – торжественная линейка, выступления, прием в пионеры октябрят, чтение стихов и песен – проходили в фойе школы у бюста Ленина. И на глазах всей школы в карауле стояли два лучших ученика года.

– И выбрали вас? И его, этого парня, да? – Теперь Марго заторопила рассказчицу.

Анна обвела взглядом гостиную. Было ясно, что всех заинтриговала история хотя бы потому, что в голову не приходило, что же может произойти, когда двое стоят по обе стороны бюста, воздев руку в пионерском салюте!

– Риточка, выбрали нас. – Лада Алексеевна кивнула головой. – Я вам даже и рассказать не могу, как я радовалась. У меня пела душа. Мне казалось, что вот это и есть любовь – всегда вместе, работа, учеба, жизнь, и награда – признание того, что мы оба лучшие! И мы будем вместе – вся школа увидит это! Мы – одно целое! Мы – почетный караул!

– Здорово, хотя и не очень понятно, да? – Один из вятских мужей нерешительно посмотрел на друзей.

– Все понятно, – отозвалась его жена, – офисный роман. Типичный офисный роман.

– Тише, – нахмурилась Зося. Ей рассказ показался скучным, она предпочитала бы не лезть в такие исторические дебри.

– Весь вечер накануне я гладила парадную форму. – Лада Алексеевна откашлялась и продолжила: – Не забывайте, дорогие мои, речь идет о послевоенных годах. У меня не было красивой одежды. Ни у кого ее, впрочем, особо не было. Но в этот день я должна была блистать. Мама прокипятила и накрахмалила мою единственную белую блузку. Купила только чулки – такие плотные, коричневые, совсем не красивые, но зато они были новыми и еще не имели ни одной штопки. Мы достали из шифоньера туфли – их прислала тетя из Горького. Тете они были малы, мне – велики, и в шкафу, завернутые в старое мамино платье, они ждали моего взросления. Никто ведь не задумывался, что лет этак через пять, когда подойдет время, они напрочь выйдут из моды. Впрочем, их силуэт и тогда о моде молчал. Одним словом, мама прониклась моментом – ее дочь должна была быть при полном пионерском параде. Но она даже не догадывалась, что у меня свидание у бюста Ленина. Она думала о той почетной миссии, которая выпала ее умной и упорной дочери.

– Лада Алексеевна, а у вас были длинные волосы? – вдруг задала вопрос Марго.

– Да! – воодушевленно воскликнула Лада Алексеевна. – Косы мои были хороши. Длинные. И мама очень долго заплетала мне эти косы, которые потом укладывала бубликами. Да, кстати, ленты, которые вплетались в косы, я намочила и прогладила. Мама всегда покупала атласные, они не торчали жуткой капустой на голове, а аккуратно ложились по обе стороны кос.

Лада Алексеевна вздохнула.

– Ну, что же дальше? Вы нарядились и пошли стоять в карауле? – Валера посмотрел в свой пустой стакан.

– Слушайте, – одернула Агнесса и долила ему глинтвейна.

– Была только одна проблема, решение которой я и мама откладывали в долгий ящик.

– Какая?

– Юбка. Обычная юбка, которой у меня не было. Нет, конечно, была та самая грязно-сине-серая сатиновая тряпочка, которая не поддавалась утюгу и была похожа на старые купальные мужские трусы. Тогда было модно плавать в длиннющих сатиновых трусах синего или черного цвета. Моя юбка, в которой я каждый день ходила в школу, была из точно такой ткани и имела почти такую же длину. К моменту, о котором идет речь, это уже была не юбка, это был позор. «Ладочка, по-моему, ты будешь выглядеть прекрасно», – сказала мне тогда мама, обведя взглядом комнату, в которой висела блузка, стояли туфли, лежали ленты. Старая юбка висела на стуле в тени абажура. «Да, мама», – согласилась я и вздохнула. «Лада, пойми, мы не можем сейчас купить другую. Сходи завтра еще в этой. А вот к лету мы купим ткань, и я сошью тебе юбку, новую». Я согласилась. Ночь прошла в беспокойстве и слезах. С одной стороны, мне бы радоваться, а с другой стороны – юбка. Старая сатиновая юбка. Проворочалась я почти до утра и заснула только тогда, когда вдруг сообразила, что сам мальчик меня-то не увидит. «Он же будет стоять по другую сторону от бюста! Да, мы будем рядом, но рассматривать ему меня будет некогда. Если только чуть-чуть, до начала мероприятия», – утешила я себя неожиданным открытием и заснула. Утром мама разбудила меня, заплела косы и ушла на работу. Косы получились у меня пышные, ленты легли как надо. Я быстро позавтракала и стала одеваться – как сейчас помню хруст белого накрахмаленного полотна, когда надевала блузку. Потом я натянула чулки, надела тетины туфли. Юбка была последней. Я помню, как полностью одетая стояла и не спешила к зеркалу. А когда подошла, мое сердце заныло. Вид был ужасный – юбка на фоне белой блузки и новых блестящих туфель окончательно превратилась в хлам.