Читать книгу "Опасный замок (сборник) - Вальтер Скотт"

– Боже сохрани! – отвечал благородный лорд Дуглас, – я не воспользуюсь несчастьем самого храброго из всех рыцарей, с которым когда-либо приходилось мне сражаться. В этом случае я последую примеру Флемминга, который великодушно принес своего пленника в дар этой благородной девице.

Среди этого волнения сэр Малькольм не подозревал, что та, которую он некогда оттолкнул, снова приблизится к нему после нескольких лет отсутствия; еще менее, когда первые лучи рассвета позволили ему увидеть черты своей спутницы, он был готов увидеть себя снова рыцарем Маргариты Готлье. Но это было так на самом деле. В тот страшный день, когда Маргарита ушла из монастыря, она решила – и какая женщина не сделала бы этого – употребить все усилия, чтоб возвратить хоть часть утраченной прелести. Искусные руки успели уничтожить большую часть рубцов: оставшиеся были прикрыты черной лентой и локонами волос, прилаженными искусной горничной, не представляя никакого безобразия. Одним словом, он нашел Маргариту почти такой же, как оставил некогда. Им обоим казалось, что судьба, после такой разлуки, которая представлялась вечной, обнаружилась слишком явно, чтобы ей противиться. Солнце не дошло еще до зенита, когда путешественники, отделившись от свиты, удалились, беседуя с живостью, доказывавшей важность их разговора. Через некоторое время разнеслась по всей Шотландии весть, что сэр Малькольм Флемминг и леди Маргарита приняты ко двору доброго короля Роберта Брюса, и что супруг получил вновь Биггар и Камбернольд, бывшие издавна достоянием семейства Флемминг.

Редгонтлет

Шотландия как самостоятельное государство ведет свою историю с IX века, когда была установлена граница, отделяюшая ее территорию от Англии. С этого времени всем шотландским королям приходилось отстаивать свои рубежи от завоевательных походов английских королей, а с конца XIII века борьба с англичанами приобрела систематический и особенно разрушительный характер.

В истории Шотландии существовало две королевские династии: Макальпинов[4] (середина X века – 1290 год) и Стюартов (1371–1689 годы).

Христианство проникло в Шотландию раньше, чем в Англию, в V веке, а с VIII века шотландцы заняли свое место под крылом Римской церкви, то есть приняли католичество.

Несмотря на церковную реформу, проведенную парламентом в 1560 году и внедрение протестантизма, население Шотландии долгое время оставалось приверженным католицизму, причем, невзирая даже на репрессии со стороны властей, сначала своих, а затем и английских. Попытка Марии Стюарт ликвидировать католичество закончилась для нее потерей трона в пользу ее сына, Якова VI[5].

Царствование этого короля было знаменательно для Шотландии, ибо он был правнуком английского короля Генриха VII по женской линии, и в 1638 году возведен на английский престол, соединив под своей короной и Англию и Шотландию, но сохранив суверенитет шотландского парламента и всех остальных государственных институтов. С этого времени Стюарты удерживали единый престол вплоть до 1649 года, когда Карл I Стюарт был казнен Оливером Кромвелем в ходе Английской буржуазной революции. После смерти Кромвеля в 1658 году дом Стюартов бы ненадолго реставрирован (до 1689 года).

В 1707 году произошло окончательное слияние Англии и Шотландии в единое государство – Великобританию, с общим королем, общим законом о престолонаследии, единым парламентом, единой монетой и системой налогов.

Попытки сторонников старой династии, якобитов (по имени последнего Стюарта, Якова II), восстановить ее самостоятельность путем нескольких вооруженных восстаний (1715 и 1745 гг.) ни к чему не привели, и с этого времени Шотландия окончательно потеряла свою независимость, войдя в состав Британской империи.

Часть первая

Письмо I. Дарси Летимер к Аллану Файрфорду

Cur me exanimas querelis tuis?[6]

Отчаяние, с которым ты, проводив меня в Нобл-Хауз, садился на свою жалкую клячу, чтобы возвратиться к изучению законов, до сих пор звучит во мне. Ты как бы хотел сказать: «Счастливый повеса! Ты можешь странствовать по собственному желанию, по долинам и холмам, исследовать все, кажущееся тебе интересным, в то время как я, твой друг, стоящий больше тебя, вынужден в это великолепное время года возвратиться в свою маленькую комнату к моим тяжелым фолиантам».

Таков истинный смысл твоей задумчивости, которой омрачил ты последние наши минуты; по крайней мере, я не могу иначе объяснить ее.

Почему ты не со мной? Потому что Аллан Файрфорд не знает, как знает это Дарси Летимер, в чем заключается дружба, и не знает, что мы должны делиться кошельком точно так же, как и чувствами.

Я один в мире. Опекун говорил мне о значительном состоянии, которое будет принадлежать мне, когда я достигну двадцатипятилетнего возраста. Моих теперешних доходов, как тебе известно, более чем достаточно для всех моих потребностей. А между тем, изменник, ты лишаешь меня своего общества и себя подвергаешь лишениям из боязни, чтобы наше путешествие не стоило мне нескольких лишних гиней. Но скажи мне: это происходит из уважения к моему кошельку или из внимания к твоей собственной гордости? Но каковы бы ни были поводы для твоего поведения, оно глупо и неосновательно. Что касается меня, то повторяю: у меня есть и всегда будет на что содержать нас обоих. Опекун мой прислал мне из Лондона двойное жалованье в честь того, что мне исполнился двадцать один год, и лаконично уведомил, что будет делать так ежегодно, пока я не вступлю в полное владение своим состоянием. Однако этот опекун, методичный Самуэль Гриффин, запрещает мне ехать в Англию до двадцатипятилетнего возраста и советует не стараться познакомиться со своим семейством.

Когда я припоминаю мою бедную мать, в трауре, улыбавшуюся только при взгляде на меня, да и то грустной улыбкой; когда припоминаю ее кроткие черты, ее почтенную наружность, я не могу думать, что мне даровал жизнь какой-нибудь президент индийской компании, какой-нибудь богач, имеющий больше денег, нежели чести, лицемер, воспитывающий втайне сына, не смеющий назваться отцом из боязни стыда… А между тем я богат, одинок… Зачем же мой единственный в мире друг совестится разделить со мной богатство?

А разве не правда, что ты мой единственный друг в мире? Разве это звание не дает тебе права разделять все, что я имею? Отвечай мне на это, Аллан Файрфорд! Мое одиночество тем более для меня тяжело, что надо мной тяготеют какие-то особые обстоятельства. В этом краю, где у каждого есть круг родных вплоть до шестого колена, я не могу рассчитывать ни на одно сердце, которое билось бы заодно с моим. Если бы мне было суждено зарабатывать мой хлеб своим трудом, мне кажется, я думал бы меньше об этом лишении.