Читать книгу "SPQR. История Древнего Рима - Мэри Бирд"

27. Одна из должностей, которые оставались закрепленными только за патрициями, – пост фламина, жреца одного из главных богов. Группа жрецов-фламинов в характерных головных уборах изображена на Алтаре мира I в. до н. э. (см. илл. 65)

Самые драматичные события в период борьбы сословий сопровождали как раз составление «Двенадцати таблиц» в середине V в. до н. э. Хотя сохранившиеся статьи сухи, невнятны и кратки, римские авторы оставили свидетельства о ярком и трагическом фоне, на котором создавались «Таблицы»: интриги, обвинения в тирании, попытках изнасилования и убийстве. Из года в год плебеи требовали, чтобы законы города были представлены широкой публике, а не оставались тайной, о которой осведомлены одни только патриции. В итоге в 451 г. до н. э. обычные политические структуры приостановили свою работу и были назначены десять человек (decemviri) для сбора информации, написания и опубликования законов. В течение первого года децемвиры справились с десятью таблицами законов, но работа не была закончена. На следующий год был назначен новый состав законодателей, который показал себя, в отличие от первого, гораздо более консервативным. Эти децемвиры добавили еще две таблицы, включавшие печально известную статью о запрете браков между патрициями и плебеями. И хотя изначально идея написания законов была реформаторской, она обернулась экстремальной попыткой навсегда размежевать два сословия. Этот закон позже был назван Цицероном «самым негуманным законом», противоречащим самому римскому духу открытости.

Но худшее было впереди. Этот второй состав децемвиров – как их иногда называют, «Десять Тарквиниев» – стал перенимать манеры тиранов, включая сексуальное домогательство. Сюжет с изнасилованием Лукреции, приведший к возникновению Республики, был почти в точности воспроизведен одним из «Коллегии десяти», патрицием Аппием Клавдием (прапрадедушкой известного строителя дорог). Он попытался склонить к сексу плебейскую девушку, по иронии судьбы звавшуюся Виргинией (что означает «девственница»), незамужнюю, но уже помолвленную. Далее не обошлось без обмана и подкупа. Аппий склонил к лжесвидетельству одного из зависимых от него клиентов и заставил его объявить девушку своей рабыней, украденной когда-то ее отцом. Судьей при этом был сам Аппий, который, как и следовало ожидать, вынес решение в пользу своего сообщника и ринулся поспешно через весь Форум, чтобы увести Виргинию. Во время разгоревшегося спора отец девушки Луций Виргиний схватил в ближайшей мясной лавке нож и заколол дочь со словами: «Только так, дочь моя, я могу сделать тебя свободной!»[15] Можно сказать, что история Виргинии всегда будоражила воображение даже больше, чем история Лукреции: здесь «убийство чести» сочетается с отчаянной борьбой сословий и с неизбежностью возникает вопрос о цене целомудрия. Какую модель отцовства демонстрирует эта история? Кто здесь наиболее виновен? Стоят ли все высокие принципы таких жертв? И вновь изнасилование (несостоявшееся) послужило катализатором крутых политических перемен. Выставленное на обозрение бездыханное тело Виргинии и пламенная речь Луция Виргиния перед войском привели к мятежу, а затем упразднению тиранической Коллегии децемвиров и восстановлению, по словам Ливия, свободы. Но «Двенадцать таблиц», несмотря на эту тень тирании, выжили. И немного времени потребовалось, чтобы их сочли прославленным предком римского права (статья, запрещающая межсословные браки, была сразу же отменена).

Эта борьба сословий стала одним из самых ярких и последовательных проявлений принципов народовластия и свободы, какие нам известны в древности, – намного радикальнее, чем какие-либо свидетельства о классической демократии Афин, где большинство авторов, если решались высказаться определенно, то, как правило, выступали против демократии и народовластия. В совокупности требования плебеев составили системную программу политических реформ, основанную на различных аспектах гражданских прав и свобод: от права принимать участие в управлении государством и права на долю его богатств до свободы от эксплуатации и свободы информации. Неудивительно, что освободительное движение рабочего класса во многих странах в конце XIX – начале XX в. черпало вдохновение и риторику в античной истории, где описано, как согласованные действия римского народа вынудили патрицианскую аристократию, получавшую власть по наследству, пойти на уступки и обеспечили плебеев правами в полном объеме. Закономерно и то, что лидеры ранних профессиональных союзов посчитали сецессии образцом успешных забастовок.

Но в какой мере можно доверять свидетельствам римлян об этом конфликте? Какие штрихи они добавляют к портрету Древнего Рима в его «великом рывке»? Кусочки с трудом складываются в мозаику, однако проступает общий абрис и выделяются ключевые точки с датами.

Некоторые аспекты истории в том виде, в котором она дошла до нас, могут быть искаженными, подогнанными под современные представления или сильно мифологизированными (это касается, прежде всего, начального периода борьбы сословий). Виргиния, похоже, является мифом в не меньшей степени, чем Лукреция. Есть определенное несоответствие между сохранившимися статьями «Двенадцати таблиц» и художественными рассказами о децемвирах. Если составление таблиц явилось следствием столкновения интересов патрициев и плебеев, то почему противостояние отражено только в одной статье, запрещающей межсословные браки? Складывается впечатление, что большая часть аргументации и риторики плебеев явились плодом дальнейших домыслов и реконструкций писателей I в. до н. э., которые скорее переносили в прошлое опыт изощренных дискуссий своего времени, чем свидетельствовали об атмосфере создания «Двенадцати таблиц». Римские источники нам больше говорят об идеологии, владеющей умами их современников, чем об эпохе борьбы сословий. Более того, несмотря на распространенное среди римских авторов мнение, будто угнетение плебеев началось еще в пору падения монархии, есть все основания считать, что такой дисбаланс развивается лишь в V в. до н. э. В общепринятом списке консулов, каким бы редакциям он ни подвергался, в начале V в. до н. э. встречается довольно много известных имен плебеев, в том числе самого Луция Юния Брута, первого консула, но они полностью исчезают во второй половине V в. до н. э.

Как бы то ни было, нельзя отрицать, что в течение длительных периодов времени в V и IV вв. до н. э. римское общество было расколото социальным и политическим противостоянием между меньшинством, обладающим наследственными привилегиями, и остальными гражданами. Эта граница между патрицианскими и плебейскими родами сохранялась в виде «ископаемых отложений», о каких я писала ранее (с. 95, глава 2), хотя в V в. до н. э. от нее не осталось ничего, кроме снобизма. Но если бы разница в происхождении не определяла социальное, политическое или экономическое положение в обществе, невозможно было бы объяснить сам смысл деления на два сословия. Есть все основания полагать, что 367 г. до н. э. был поворотным моментом в этой истории, хотя, возможно, и не в том смысле, который подразумевали многие римские историки.