Читать книгу "О людях, котах и маленьких собаках - Эйлин О'Коннор"

Отчасти в связи с этим мне вспоминается, как моя матушка привела моего же ребенка в садик. В раздевалке на них долго смотрела чужая бабушка, представительная красивая женщина со щеками и перманентом, а потом строго спросила:

– Это ваша дочь?

– Внучка, – сказала матушка.

– Тощая какая! – пригвоздила чужая бабушка и поплыла прочь, спиной и затылком выражая неодобрение.

– Надо было говорить, что ничейная, во дворе подобрали, – сказала я матушке на днях, то есть много лет спустя.

– Облаять ее надо было по первое число! – неожиданно возразила моя тихая матушка. Подумала и присовокупила: – И укусить.

Про соседа

Я, конечно, в этой суровой реальности беззащитный баран. Точнее, овца. Меня легко испугать, причем потом приходится ловить по кустам или выманивать на еду, чтобы я вышла. На блинчики с мясом хорошо выманивать, на шарлотку еще, или вот на такие маленькие пирожки, в которых капустка и лучок обжаренный.

Но это я отвлеклась.

Так вот: у меня есть сосед. Он большой шутник. Если я выхожу из лифта на своем этаже, а он поворачивает мне навстречу из-за угла, потому что у нас лифт за углом, то каждый раз он говорит мне: «Гав!»

То есть он говорит так: «ГАФ!»

И каждый раз я страшно пугаюсь. Потому что, во-первых, это неожиданно. А во-вторых, это очень неприятно, когда на тебя гавкает взрослый мужчина, а потом радостно хохочет.

Он не сумасшедший, нет. Просто такое чувство юмора.

Я бы давно напустила на него мужа. Но во мне живет убеждение, что с соседями нужно жить мирно. Поэтому я молчала. (Ну и еще потому, что я овца, конечно. Надо было после второго же раза сказать.)

А тут недавно я шла домой с собачкой Дульсинеей. Породы китайская хохлатая. Это, кто не знает, такая карманная блоха с кустиком жиденьких волос на темечке. Мне нужно было подержать блоху у себя пару часов, пока ее хозяйка, моя матушка, ездила за ключами от дома.

Я завернула это существо в куртку и понесла домой. Из куртки торчали только черный нос и ресницы. Остальная часть собаки была упакована в теплый комбинезон, как хот-договская сосиска в тесто.

Я вышла из лифта, завернула за угол. И тут на меня выпрыгнул сосед со своим фирменным гавом.

И вдруг это животное, эта зубочистка на копытцах, это собачье недоразумение, выведенное добросовестными китайцами для смеха, рванулось из моей куртки и визгливо заорало на весь подъезд что-то страшно ругательное. Эта блоха, она крыла соседа на чем свет стоит, она визжала так, что закладывало уши, что штукатурка сыпалась со стен. Она объясняла ему внятно и громогласно, что он дурак, и что шутки его дурацкие, и что нельзя так пугать женщин, и что пусть только попробует еще раз, так она его! Ух, как она его! Она его искусает, вот за большой палец левой ноги схватит просто до смерти!

Притихший сосед, выслушав это, попросил меня угомонить собачку.

Блоха взвилась вторично. «Кто собачка?! – визжала она. – Я собачка?! Я китайская хохлатая сторожевая! Видишь хохол?! На хохол смотри, сволочь!»

И пошла ругаться дальше.

Сосед обтек меня по стенке и нырнул в лифт.

А Дульсинея тут же замолчала, и мы с ней пошли домой.

И когда мы вошли в квартиру, я сделала немыслимую для себя вещь. Постыдную до ужаса. Раньше, видя, как такое проделывают хозяйки маленьких собачек, я всегда содрогалась и внутренне морщилась.

Я вытащила ее из куртки и поцеловала в черный нос.

И чтобы уж совсем упасть в ваших глазах, добавлю, что потом я сделала это еще раз. На прощанье.

Кто скажет, что это не настоящий пес, тот ничего не понимает в собачьей храбрости.

Про петарду

Незадолго до Нового года маленький пудель подорвался на мине. Было так: мы шли по вечернему двору, когда пробегавший мимо мальчишка лет шести бросил что-то мне под ноги. «Что-то» отлетело на несколько шагов и хлопнуло у пса точнехонько под животом. Петарда или что там еще взрывается с таким смачным бдыщем.

Характерна наша с пуделем реакция. Я завизжала, обделалась, упала плашмя, доползла на брюхе до подъезда и неделю сидела под кроватью, трясясь в эпилептических судорогах при каждом фейерверке. И все это за каких-то несколько секунд.

Пудель же, трусоватый мой маленький пудель, боящийся мусорных пакетов, звенящих рельсов и сумок на колесиках, недоуменно взглянул себе под пузо. Видимо, подозревал, что от него что-то отвалилось, но не мог понять, что это за деталь и почему она самоликвидировалась. Убедившись, что он и без нее функционирует нормально, пудель пожал плечами и потрусил ко мне.

Мальчишка наблюдал за нами издалека. Затем приблизился на безопасное расстояние и крикнул:

– Извините! Я нечаянно! Я промахнулся!

Подавив искушение поднять кирпич со словами «а теперь моя очередь», я попросила:

– Не делай так больше, пожалуйста.

Удивленный не совсем ожидаемой реакцией, пацан подошел ближе.

– Я собак люблю! – виновато поделился он.

– Ну хочешь, – говорю, – погладь.

И этот маленький хмырь бестрепетно подошел. Сел на корточки, подставил псу лицо, обнял его гнусными своими ручонками.

Вот же, думаю, какие дети доверчивые пошли. Я ведь щас как схвачу этого сукиного сына за капюшон со светоотражателем, как расхохочусь демоническим смехом, как поволоку его, рыдающего и молящего о пощаде, в тот круг ада, куда навеки заключены дети, швыряющие петарды и шарики с водой в окружающих и нижепроходящих.

А он сидит себе беззаботно, маленький прохвост. Смеется, когда пудель облизывает ему подбородок.

– Как, – спрашиваю, – зовут тебя, упыреныш?

– Вова. А его?

Разумеется. Кто бы хоть раз меня спросил, как мое имя, сколько мне лет и нравится ли мне, когда меня чешут под подбородком.

– Патрик, – отвечаю.

– Хороший Патрик!

– Хороший, – говорю, – когда не заикается и с полным комплектом кишок.

– А?

– Ничего, – говорю. – Петардами больше не бросайся.

– Я больше не буду! У меня только фейерверки остались.

– Фейерверки? – спрашиваю с хорошо выверенной порцией здорового недоверия в голосе.

Конечно, он купился. Конечно, никакие это оказались не фейерверки, а обычные бенгальские свечи. И, само собой разумеется, через две минуты мы втыкали их в приземистые сугробы, поджигали и смотрели, как стреляет и рассыпается пышными искрами волшебная серебристая палочка, а потом еще подрагивает запоздалым огоньком, словно сомневаясь, затухать или нет.