Читать книгу "Мать Тьма - Курт Воннегут"

– А что с теми, от кого я получал информацию?

– Погибли, все погибли, – сказал он. – Кстати, все это были женщины. Их было семеро, и каждая, пока ее не схватили, жила только для того, чтобы передавать вам информацию. Подумайте, Кемпбэлл, семь женщин вы делали счастливыми снова, снова и снова, и все они в конце концов умерли за это счастье. И ни одна не предала вас, даже после того, как ее схватили. И об этом подумайте.

– У меня и так хватает, над чем подумать. Я не собираюсь приуменьшать вашей роли учителя и философа, но и до этого нашего счастливого воссоединения мне было о чем подумать. Ну и что же со мной будет дальше?

– Вас уже нет. Третья армия избавилась от вас, и никаких документов о том, что вы прибыли сюда, не будет. – Он развел руками. – Куда вы хотите отправиться отсюда и кем вы хотите стать?

– Не думаю, что меня где-нибудь ожидает торжественная встреча.

– Да, едва ли.

– Известно ли что-нибудь о моих родителях?

– К сожалению, должен сказать, что они умерли четыре месяца назад.

– Оба?

– Сначала отец, а через двадцать четыре часа и мать, оба от сердца.

Я всплакнул, слегка покачал головой.

– Никто не рассказал им, чем я на самом деле занимаюсь?

– Наша радиостанция в центре Берлина стоила дороже, чем душевный покой двух стариков, – сказал он.

– Странно.

– Для вас это странно, а для меня нет.

– Сколько человек знали, что я делал?

– Хорошего или плохого?

– Хорошего.

– Трое, – сказал он.

– Всего?

– Это много, даже слишком много. Это я, генерал Донован и еще один человек.

– Всего три человека в мире знали, кто я на самом деле, а все остальные… – Я пожал плечами.

– И остальные тоже знали, кто вы на самом деле, – сказал он резко.

– Но ведь это был не я, – сказал я, пораженный его резкостью.

– Кто бы это ни был, это был один из самых больших подонков, которых знала земля.

Я был поражен. Виртанен был искренне возмущен.

– И это говорите мне вы, вы же знали, на что меня толкаете. Как еще я мог уцелеть?

– Это ваша проблема. И очень немногие могли бы решить ее так успешно, как вы.

– Вы думаете, я был нацистом?

– Конечно, были. Как еще мог бы оценить вас достойный доверия историк? Позвольте задать вам вопрос?

– Давайте.

– Если бы Германия победила, завоевала весь мир… – Он замолчал, вскинув голову. – Вы ведь лучше меня должны знать, что я хочу спросить.

– Как бы я жил? Что бы я чувствовал? Как бы я поступал?

– Вот именно, – сказал он. – Вы, с вашим-то воображением, должны были думать об этом.

– Мое воображение уже не то, что было раньше. Первое, что я понял, став шпионом, это что воображение – слишком большая роскошь для меня.

– Не отвечаете на мой вопрос?

– Теперь самое время узнать, осталось ли что-нибудь от моего воображения, – сказал я. – Дайте мне одну-две минуты.

– Сколько угодно, – сказал он.

Я мысленно поставил себя в ситуацию, которую он обрисовал, и то, что осталось от моего воображения, выдало разъедающе циничный ответ.

– Есть все шансы, что я стал бы чем-то вроде нацистского Эдгара Геста[11], поставляющего ежедневный столбец оптимистической рифмованной чуши для газет всего мира. И когда наступил бы старческий маразм – закат жизни, как говорят, я бы даже, наверное, пришел к убеждению, что «все к лучшему», как писал в своих куплетах. – Я пожал плечами. – Убил бы я кого-нибудь? Вряд ли. Организовал бы вооруженный заговор? Это более вероятно: но бомбы никогда не казались мне хорошим способом решать дела, хотя они, я слышал, часто взрывались в мое время. Одно могу сказать точно: я больше никогда не написал бы ни единой пьесы. Я потерял этот дар.

Я мог бы сделать что-нибудь действительно жестокое ради правды, или справедливости, или чего-то там еще, – сказал я своей Звездно-Полосатой Крестной, – только в состоянии безумия. Это могло случиться. Представьте себе, что в один прекрасный день я мог бы в трансе выскочить на мирную улицу со смертоносным оружием в руках. Но пошло бы это убийство на пользу миру или нет – вопрос слепой удачи.

Достаточно ли честно ответил я на ваш вопрос? – спросил я его.

– Да, спасибо.

– Считайте меня нацистом, – устало сказал я, – считайте меня кем угодно. Повесьте меня, если вы думаете, что это поднимет общий уровень морали. Моя жизнь не такое уж большое счастье. У меня нет никаких послевоенных планов.

– Я только хотел, чтобы вы поняли, как мало мы можем для вас сделать. Я вижу, вы поняли.

– Что же вы можете?

– Достать фальшивые документы, отвлечь внимание, переправить в такое место, где вы сможете начать новую жизнь, – сказал он. – Какие-то деньги, немного, но все-таки.