Читать книгу "Странники войны - Богдан Сушинский"

«Вот теперь все! — торжествующе сжал кулаки Беркут. — Теперь вы меня не возьмете! Я залью эту землю вашей поганой кровью».

32

Сталин уже собрался оставить свой кабинет, когда на пороге вдруг появился секретарь.

— Просит принять полковник Колыванов, — сухо, лаконично доложил он.

— Кто такой этот Колыванов? — спросил вождь, не вынимая изо рта трубки, а лишь придерживая ее кончиками пальцев.

— Из органов. О нем вы просили докладывать сразу же, в любое время суток.

— Так ведь из органов же... — мрачно пошутил Сталин. — Попробуй не доложи, не прими.

Секретарь давно заметил, что когда «отец народов» начинал шутить, кавказский акцент его звучал выразительнее и жестче, а когда злился — наоборот, русская речь его становилась на удивление правильной. Слова он начинал произносить с такой старательностью, будто пытался подчеркнуть языковую небрежность, проявляемую всем его ближайшим окружением.

В то же время все, кто близко знал вождя, знали и то, что страшнее всего он бывает именно тогда, когда у него вдруг начинал прорезаться мрачный кавказский юмор. Вместе с ним срабатывала и столь же мрачная необузданная фантазия, заносившая диктатора то в сети маниакального подозрения, то на пуанты щедрости — и тогда возвышение одних вершилось на крови и костях других.

— Таковым было ваше распоряжение, товарищ Сталин, — зачем-то попытался оправдаться секретарь.

За окном сгущались вечерние сумерки, а во дворе ждала машина, которую Сталин вызвал, намереваясь провести завтрашнее воскресенье на своей загородной даче. Это был один из тех немногих военных выходных, когда «отец народов» позволял себе отдохнуть, подчиняясь при этом одной из им же в порыве кавказского юмора сотворенных формул: «Кагда таварыщ Сталын атдыхаэт, страна можэт аблэгченно вздахнуть». Наподобие известного: «Когда русский царь спит, Европа может подождать».

Армия, Верховным Главнокомандующим которой он являлся, уже была обречена на победу, поэтому Сталин мог разрешить себе подобный отдых, точно так же, как в любое иное время позволял себе подобные фюрерские шуточки.

— Скажи этому, из органов, что мы пагаварым в машинэ.

Секретарь «аблэгченно вздахнул», бросил: «Будет доведено, товарищ Сталин» — и, повернувшись кругом, удалился.

Маршал вернулся к столу. Очистив трубку от пепла угасающего курева, он вновь набил ее ароматизированным табаком, закурил и, остановившись у края длинного приставного стола, какое-то время смотрел на свое пустующее кресло. Сейчас он чувствовал себя так, будто попал в свой рабочий кабинет-музей, вернувшись из-под Кремлевской стены[12].

Чувственный ход его мыслей выражался при этом предельно упрощенными представлениями. Когда-нибудь сюда вот так же войдет тот, кто сменит его на посту генсека и Верховного. Остановится так же, как стоит сейчас он, Сталин, и попытается задаться самым важным не только для него, но и для всех руководящих партийцев вопросом: «Как вернуть партии тот авторитет вождя мирового пролетариата, который был сотворен товарищем Сталиным? Как он сумел создать его? В чем тут «сэкрэт»?

Для Сталина не было «сэкрэтом», что все, кто мог претендовать на разгадку этого «сэкрэта», давно истреблены «передовым отрядом партии» как враги народа. Тех же, кто попробует вознестись над массами на энтузиазме «всенародной победы над фашизмом», он еще сумеет отправить — кого под Кремлевскую стену, кого в Забайкалье. Он не любил, когда в стране появлялся некто, кого в партии и в массах начинали любить. Один народ, одна партия, один вождь. И все тут!

«Один мир — один правитель». Партия, у которой появляется несколько «любимцев», тотчас же оказывается отданной на растерзание фракционных болтунов. Страна, в которой функционирует несколько партий, оказывается отданной на растерзание классовых и внешних врагов. Почему не все большевики понимают это? Какой еще «сэкрэт» они хотят постичь?

Да, полковник Колыванов... Сталин вспомнил его. Тот самый полковник, которому он поручил лично заняться информационным источником, находящимся в канцелярии Бормана. Их беседа состоялась три месяца назад. Колыванов расследовал тогда обстоятельства, связанные с провалом разведывательной группы в Германии, непосредственное руководство которой осуществлялось резидентурой, находящейся в Швейцарии. Но еще до ликвидации этой группы резиденту в Берне стало известно, что на одного из его швейцарских информаторов напористо выходит кто-то из очень близкого окружения Бормана. Если только не сам Борман. Причем оставалось загадкой, каким образом этот агент-нелегал был «вычислен».

Докладывал Сталину об этом начальник военной разведки Генерального штаба армии генерал Голиков. Однако «отцу народов» доклад показался не слишком уверенным, без достаточного анализа и версий. Именно поэтому он потребовал, чтобы к нему явился полковник Колыванов.

Впрочем, соображениям полковника особого значения он вначале тоже не придал. И так было ясно: верхушка рейха осознает, что война проиграна, а коль так, в окружении фюрера должны были найтись люди, попытающиеся спастись путем предательства своего кумира. Правда, Сталин не предполагал, что люди, решившиеся пойти на сговор с Советским Союзом, могут обнаружиться даже среди первой гитлеровской когорты. Но поскольку полковник упрямо склонялся к тому, что за источником из партийной канцелярии фюрера стоит сам рейхслейтер Борман, этот факт становился интересным сам по себе, независимо от мотивов действий заместителя Гитлера и его возможностей как будущего агента. И вот теперь Сталин вспомнил, что он действительно приказал тогда допускать к нему Колыванова в любое возможное время.

Вождь вновь перевел взгляд на пустующее кресло генсека и Верховного Главнокомандующего. Он давно развеял миф о том, что будто бы к мнению ЦК партии большевиков Смерть больше не прислушивается. Не только прислушивается, но и выполняет его указания. Но лишь тогда, когда тот или иной товарищ «предал дэла партыи», стал «врагом народа» или просто «не понял новой линии ЦК». Другое дело, что предотвратить естественный ее приход никакое ЦК не в состоянии. Все еще не в состоянии. Хотя казалось бы... Какая еще власть нужна ему, чтобы отвернуть гнев силы земной и небесной?

«Сюда, — молвил себе Сталин, глядя воспаленным взором на свое кресло, — должен будет прийти такой человек, который бы конечно же сохранил завоевания революции, но о котором товарищи по партии сказали бы: «Нет, эта не таварищ Сталин. В лице товарища Сталина партия патеряла такого руководителя, такого вождя... Что восполнить эту потерю уже невозможно. Не прав был таварищ Сталин, утверждая, что незаменимых людей у нас нет! Эта было единственное, в чем великий вождь и учитель оказался неправ».

Сталин иронично и в то же время желчно улыбнулся и в последний раз окинул взглядом кабинет, словно уже сейчас прощался с ним навсегда. Теперь он все чаще, не стесняясь, как прежде, самого себя, прибегал к той фразеологии, которой пользовались в своих передовицах «Правда» и прочая «партийно-журналистская проституция», как иногда позволял себе выражаться в узком кругу Владимир Ильич. Но при этом у него хватало и иронии, чтобы понимать, что таким образом творится очередной миф о вожде Сталине точно так же, как сам он когда-то творил миф о вожде Ленине, к образу которого до сих пор приходится прибегать в партийных спорах. Подобно тому, как к образу Иисуса Христа прибегают в спорах библейских. Но у него хватало и достаточно мудрости, чтобы понимать: миф о мудром вожде нужен этому темному, забитому народу так же, как колокольчик на шее у вожака стада.