Читать книгу "Мародер - Беркем аль Атоми"

Лишка не оказалось. Подходя к берегу, Ахмет издали заметил черневшую на на прибрежном бугре группу старых знакомых. …Больше десяти, меньше пятнадцати. С собой шесть патронов. И хуй поймешь, то ли «целых», то ли «всего»… Несмотря на тяжесть ружья, приятно оттягивавшего плечо, в животе заметался холодный сквознячок, ноги как-то сами незаметно сбавили ход. В голове вкрадчиво зазвучали логичные такие увещевания — патронов-то недобор! надо вернуться, взять побольше, или лучше даже вообще автомат. Ахмета обожгло стыдом и яростью. «…А еще лучше — дома остаться и за водой сходить как-нибудь потом…» Сука, да че это со мной?! Да хуй им в горло! Бояться будут — они! Сыночка завалил?! Да щас нахуй всех вас перехерачу!!! И с сыночками, и с внучочками! Лезете — так потом не плачьте! Взбесившись до какого-то радостного состояния, Ахмет бодро зашагал к берегу. Как только его шаг переменился, толпа задвигалась, словно получив какой-то долгожданный сигнал. Сначала от толпы отделилось две фигуры, затем какие-то перемещения туда-обратно, потом к первым двум прибавилась большая часть. Э, да они с тропки отходят! А раньше на самой тропе стояли, где не обойдешь! Наверно, ружье заметили, — решил он тогда. (Впоследствии, гоняя в памяти это утро, Ахмет четко видел, как толпа сломалась в тот самый момент, когда его падлючий страшок чудесным образом переплавился в веселую ярость. Если б не сломалась — стояла бы неподвижно, ожидая когда ты сам подойдешь.) Сто метров. Пятьдесят. Размашисто шагая по тропе, на всякий случай убрал с лица улыбку. Одна стояла буквально в двух шагах от саночной колеи. По виду было ясно — статистика иногда ошибается: кто-то у нее вчера домой не вернулся. Когда Ахмет приблизился на десять-восемь метров, от толпы отделилось три бабы и затащили стоящую в задние ряды. Проходя, Ахмет на секунду повернул к ним каменное лицо. Молчат. Ну, и хрен с вами. Набрал воды, пошел обратно. Кучка уменьшилась, трое-четверо ушло — увели ту, чей сын или муж вчера нарвался. Поравнявшись, остановился.

— Чего тут ждем, гражданки? Если кому требуха внутрях мешается — только скажите. Враз поправлю. Можно прям здесь, могу на дому принять.

— Что ж ты, убивец проклятый, с людями-то делаешь, нерусская твоя морда…

Голос невысокой крепкой женщины в зеленом китайском пуховике прозвучал ошеломляюще нормально, едва ли не задумчиво. В нем не чувствовалось той самозабвенной кликушеской истошности, это даже был, можно сказать, — вопрос. Ну, раз вопрос — че ж не ответить. …Лет полста пять, около этого. Они ее, по-моему, Таней погоняют. Почти в матери годится — Ахмет постарался попасть в предложенный тон.

— С какими людями, мать? Ты про тех, которые вчера убивать меня приходили?

— Так сразу и убивать. Откуда ты знаешь, ты что — мысли читать умеешь? А ты сразу бомбами своими — да по людям. Или это по-вашему, по-нерусски нормально считается?

— Ты, мать, не завирайся. И ты знаешь, и я знаю — зачем толпой приходят и решетки с окон срывают; тут никаких мыслей не надо. Так что зверем меня не выставляй, я в своем праве. Просто хлеба моего кому-то больно уж хочется, нет?

— Ну а как ты думал. Все же знают — ты там награбил и сидишь обжираешься с бабой своей. А люди-то голодают, им детей кормить нечем.

Из толпы послышались одобрительные выкрики, но — на два тона ниже обычной нормы. Спокойная манера говорившей как-то воздействовала на женсовет — даже самые неудержимые хабалки ограничивались парой слов и, высказавшись — чудеса, бля, — смирно замолкали.

— И че? Дальше-то? Ко мне все это отношение какое имеет?

— Сам думай. Не по-людски это — один жрет в три горла, а другие рядом с голоду мрут. Людям все это не нравится, ты ж не один живешь.

— Ну и к чему ты мне, мать, все это рассказываешь? Чево тебе-то от меня? Типа «делиться надо»? Залупу на ацетоне. Еще полезете — отвечу. Только так отвечу, что ни один не уйдет. «Не нравится», смотри-ка. Так и передай: кому жить невмоготу — идите к нерусской морде, сразу все понравится.

— Мне от тебя ниче не надо. Мы тебе сказали, а ты думай сам. Вокруг тебя такие же люди. Пошли, девочки.

Ахмет, опустив задницу на свою санную фляжку, разочарованно провожал взглядом удаляющуюся группу «девочек». …История… как там, «повторяется в виде фарса»… Вот че она мне тут набредила? К чему? Ждали чтоб прихерачить, это стопудово. Увидели ружье — и переобулись. Ну, переобулись — так можно же безо всяких телодвижений постоять, поорать на меня — все какое-никакое, а развлечение. Как они, кстати, всегда и поступали. А тут смотри-ка — ни визгов, ни воплей, «думай сам», «мы тебе сказали»… Не быдло прям, а братва на стрелке… Все же сука эта подозрительная какая-то, и эти пиздоголовые вон как ее слушаются — ни одна не перебила… Не с ее ли подачи вся эта вчерашняя хуета? А че, почему нет-то… До него не доходило, что бабе смысл сказанного не важен — главное как ты говоришь, как смотришь — короче, всякий бихевиоризм и прочий «язык тела»; некоторые даже приплетают сюда всякие биополя и «энергии». Все, что поставило его в тупик и заставило искать в носу изумруды, объяснялось до мычания просто, почему, собственно, и не рассматривалось в качестве гипотезы: эта самая Таня, будучи, видимо, поумнее своих товарок, заблаговременно прогнала в голове вариант поведения на тот случай, коли все пойдет наперекосяк. Ничего, конечно же, за ее многозначительно сказанными угрозами не стояло: самый обычный финт ушами, прикрывающий отход; и если бы он был еще немного постарше или поумнее, то не парился бы понапрасну. Однако мужское сознание, превыше всего ставящее смысл, легко запутать словами. Ахмет поплелся по узкой колее, погрузившись в мрачные раздумья. Ему уже мерещились заговоры против него, вовлекшие в круг участников все окрестные кварталы, на полном серьезе рассматривал перспективы отражения будущего штурма — словом, паранойя разыгралась не на шутку.

Поворачивая к себе во двор, он резко ощутил чужое присутствие и поднял, наконец, придавленный думками взгляд. …Й-йеб! Все. Пиздец… Ноги мгновенно подкосились, и он едва не ткнулся носом в сугроб. Впрочем, удержался, и даже замаскировал слабость под запинку обо что-то: помирать, так стоя — сбросить с плеча ружье он не успевал по любому. У его подъезда стояло четверо здоровых лбов в ментовской камуфле. Стволы, все четыре, смотрели, как всегда кажется взятому на мушку, точно в Ахметов потный лоб.

— Эй, воин Ислама, ружьянку-то брось нах! Возьми за ремень, и медленно брось во-он туда, понял? А если бля дурить… Короче бля, не дури лучше.

Ахмет послушно исполнил все требуемые манипуляции, исходя потом облегчения — он узнал голос. Это был Дениска Пасхин, ходивший, по слухам, под так называемой администрацией; они когда-то где-то пересекались за выпивкой. Ахмет не помнил точно, где и как, помнил только, что не враждебно… Блин, кажется не заметили, что я чуть не обосрался. Эт че нашему шерифу от меня понадобилось? За проученных погромщиков пожурить решили? Ну-ну…

— Дениска, бенладен ты хренов, ты че тут население терроризируешь? Ты нас наоборот — защищать должон, слезки нам вытирать…

Вояки, почуяв, что войны вроде как не намечается, чуть приопустили стволы.