Читать книгу "Любовные чары - Елена Арсеньева"

– Спасите меня! Спасите…

Глава 15

Добрая самаритянка

Джаспер! Марина узнала его голос, но продолжала недоверчивовглядываться в пергаментное лицо. Кожа обтянула скулы, глаза ввалились, губыссохлись…

– Что с вами? – Марина ринулась вперед, забыв о своихприключениях и не извиняясь за то, что проникла в комнату как бы сквозь стену.

– Умоляю, – голос Джаспера стал едва слышен, – дайте мнекальян!

Марина впервые слышала это слово, однако глаза Джаспера былиустремлены на некое подобие курительной трубки, соединенной с сосудом, полнымводы. Трубка лежала на столе, а рядом с нею – комок какой-то серой грязи итонкая игла.

– Возьми иглой немножко…

Марина поняла, что надо отколупнуть грязи и положить втрубку. В сомнении оглянулась на Джаспера, но встретила такой молящий взор, чтоперестала сомневаться. Затем, как просил Джаспер, поднесла конец трубки кпрыгающим серым губам. Ох, да как же можно было оставить беспомощного человекав одиночестве? Наверное, это какое-нибудь заморское лекарство и очень хорошее:после двух-трех глубоких вдохов грудь Джаспера перестала судорожно вздыматься,страдальческие морщины на лице разгладились.

Марина поправила ему подушку, невольно заглядевшись начерный с золотом узор: огромный змей, в точности Горыныч из сказок, толькоодноглавый. И халат, в который облачен Джаспер, расшит такими же чудовищами. Апокрывало – пышными цветами несказанной красоты и длиннохвостыми птицами, какиемогут присниться лишь во сне и петь звонкими, сладостными голосами. Не к их липению прислушивается сейчас Джаспер, раз на губах его играет блаженная улыбка?Лицо мужчины разительно изменилось, помолодело, и Марина подумала, что в былыегоды он, наверное, был красив. Не так, конечно, как Десмонд, но все же…

Что-то хрустнуло под ногой, и Марина заметила, что наступилана скомканный лист бумаги. Комками усыпана вся комната, а некоторые разорваны вклочья, покрывавшие зеленый ковер, будто ранний снег.

Марина оглянулась на Джаспера. Тот спал, крепко, безмятежно.Что он тут натворил, зачем бумагу рвал?

Марина подняла один листок. Написано от руки и всеисчеркано! Она невольно принялась читать: «…Крэнстон. Она была в такой ярости,какую я и не предполагал увидеть на ее фарфоровом личике. Кто бы мог подумать,что хорошенькая куколка способна на такой пыл! Теперь я верю Джорджу, которыйговорил, что она истинная фурия в постели. Она едва не разорвала меня в клочки,хотя я всего лишь брат…»

Связный текст оборвался. Марина подняла другой листок.Бумага совсем желтая, чернила выцвели – очевидно, запись была сделана раньшепредыдущей.

«Как он мог! Как у него хватило злости! Да какова же бедамолодому человеку пытаться жить своим умом? (Далее вычеркнуто.) Ехать надо, ячувствую определенно. Не то он (слова неразборчивы)… и не оглянется на убитого.Он никогда не любил меня так, как Джорджа, да и мне нужна от него не любовь, алишь деньги. Видел ли кто-нибудь такие чувства меж сыном и отцом? Я стыжусь себя,а его презираю!»

Марина ахнула, поняв, что перед ней дневник ДжаспераМаккола, изорванный в приступе ярости или отчаяния. А может, приступ болезнипомрачил ум мужчины, заставив уничтожить исповедь, как бы отрекаясь от всего,чем жил.

Ей было неловко читать записи – будто подслушиваешьразговор, не предназначенный для чужих ушей. Но ею овладело лихорадочноенетерпение. Что-то подсказывало: читая записи Джаспера, она немало узнает освоих новых родственниках, и это поможет ей держаться в общении с ними верноготона.

И она поднесла к глазам новый листок…

«Все-таки, хоть у них разные матери, они сыновья одногоотца, а потому – два его живых повторения. Их основные черты: гордость, отвагастранствующего рыцаря и безжалостное сердце. Что в Алистере, что в Десмондеуживаются две страсти: лошади и женщины. Они приручают первых и укрощают вторыхс одинаковой легкостью… Алистер кажется истинно влюбленным, хотя я и наблюдаюза ним с недоверием. В нем есть нечто роковое, он фаталист. Я нахожу подобнуюобреченность и в себе. И как мне жаль невинное, прелестное существо, котороевсецело предалось ему! Их любовь напоминает цветок, который приглянулсясадовнику для букета и будет скоро сорван, а значит – увянет. Впрочем, поживем– увидим».

Больной пошевелился, и Марина судорожно разжала пальцы. НоДжаспер не обратил на нее внимания. Дрожащей рукой он дотянулся до иглы ипроткнул ею шарик в трубке. Оттуда вырвался воздух, и Джаспер с наслаждениемзатянулся сладковатым дымом. Глаза его опять полузакрылись, чубук выпал изорта. Он вновь задремал, и Марина без зазрения совести схватила новый листок.

«Обыкновенное следствие путешествия и переездов из земли вземлю – это то, что человек привыкает к неизвестности, страшной для домоседов.И все-таки по возвращении меня неприятно удивили лица моих соотечественников.Сколь гармоничны, гладки, добры черты лиц китайцев и особенно китаянок!Физиономии же англичан можно разделить на три рода: угрюмые, добродушные изверские. Клянусь, нигде не случалось мне видеть столько последних, как здесь,в моем родном доме!»

Марина невольно прыснула, пробормотав: «Ей-богу, мне тоже!»– и продолжила чтение, радуясь, что в следующих листках почти ничего невычеркнуто.

«Я – самое жалкое и недостойное для них для всех существо.Ведь отец лишил меня наследства! За что? Все народы обогащены путешествиями, апрежде всего – Англия. И в книжных кладовых – кипы описаний этих путешествий.Неужели их авторов лишили наследства? Никто не верит, что я не так уж грешен,как хотелось бы думать отцу. Он лелеял свою жестокость и со всем пылом подпиралее самыми нелепыми доводами. Да бог знает, что было бы с ним самим, когда б онхоть раз испытал то, что выпало мне на долю! Чтобы оценить силу и всемогуществоопиума, надо изведать бездну страданий. Вот, например, бессонница. Это адскаямука при жизни! А при употреблении опиума нечего ее бояться. И физическая больболее не существует, и если роль медицины состоит в облегчении страданий, тоопиум – ее всемогущее орудие. Англичане скорее дадут несчастному умереть вмучениях, боясь обмана, оскорбительного для их самолюбия. Но опиум – самаяпрекрасная и правдивая ложь на свете!

Даже Сименс глядит на меня с унизительным, жалостливымотчуждением. Он ведь праведник, а я… Но я хотя бы не убивал никого. Удивляюсьснисходительности властей к систематическим убийствам несчастных женщин, накоторых возведена напраслина. Экая чушь – ведьмы… Убийства, это простоубийства! А из-за опиума я удостоен брезгливости своего семейства. Одна толькоЕлена…