Читать книгу "Окрась это в черное - Нэнси Коллинз"

– Морган – наш враг уже много столетий. Представители наших родов дерутся между собой еще со времен Бурбонов. Несчетно погибло ренфилдов, защищавших нас от его нападений. Мы хотим, чтобы он умер раз и навсегда.

– И что?

Леди Нюи отвечает не сразу, а сначала принюхивается к нацеженной крови, потом отхлебывает. Одобрительно улыбается и жестом приглашает меня угощаться.

– Исключительный букет. Прошу вас, попробуйте. Из моих личных запасов, как видите.

Уже два дня прошло, как я последний раз пила, да и то кровь зверя, а не человека. У меня ладони начинают чесаться при взгляде на каучукового раба.

– Н-нет, спасибо.

Леди Нюи смотрит на меня изучающим взглядом, рассеянно вертя бокал в ладонях.

– Ах да... Панглосс говорил нам, что у вас странная привязанность к людям... Но вы же пробовали их кровь?

– Да.

– Отчего же вы тогда колеблетесь? Все люди, которых вы сегодня видели, пришли сюда по собственной свободной воле. Они умоляли нас их использовать. В мире полно тех, кто жаждет собственного уничтожения. Они тянутся к нам, как мотыльки к огню. И вы это знаете, дорогая.

– И даже дети?

– Это беглецы. Удрали от родителей и опекунов куда более бесчеловечных, чем мы. Они просили убежища, мы его предоставили.

– Я вам не верю.

Сосредоточив внимание на каучуковом рабе, я вижу нити цвета сырых жил, исходящие из его головы и ведущие к Нюи-Луксор. Резким рывком разума я обрываю связь между хозяином и рабом.

Каучуковый раб вскакивает и вопит. Он сдирает маску, и оказывается пожилым человеком с седыми волосами и внешностью процветающего банкира. Не переставая визжать, он вцепляется в катетер на сгибе руки, глаза его лезут из орбит, как мячики для пинг-понга.

– Как ты смеешь! – кричит леди Нюи, и на мертвенно-бледных щеках появляются неприличные малиновые пятна. Да, она действительноразозлилась, раз позволила такому количеству крови собраться в одной точке. – Как смеешь ты рвать мою цепь?

Тело каучукового раба щелкает как плеть, когда Нюи снова впихивает в него свою волю. Он падает на пол, шевеля губами и дергая конечностями. Вонючий, неприятно органический запах исходит от него – он наложил в штаны.

Нюи резко оборачивается ко мне, глаза горят красным, клыки обнажены. Она настолько потеряла над собой контроль, что ее внешность снова меняется и становится обличием Луксора. По дороге мелькает истинный образ вампира – ходячий труп цвета колесной мази, морщинистая кожа натянута на высохших мышцах, – и снова иллюзия восстанавливается.

– Я тебе сердце за это вырву, соплячка! – рычит Луксор-Нюи, протягивая ко мне пальцы с шестидюймовыми когтями.

– Это вряд ли, – отвечаю я, и лезвие ножа выскакивает из рукояти.

При виде серебра в глазах Луксора вспыхивает испуг, и он убирает руку, будто от гнезда шершней.

– Убери! Убери эту мерзость! – шипит он.

– В чем дело, ваша милость? Разве Панглосс вам не рассказал о моей любимой игрушке? Которой я и его, и Моргана пометила?

Луксор не отводит глаз от лезвия, следит за ним, как кобра за движениями флейты факира.

– Серебро, – лепечет он. – С-с-с-серебро.

Я начинаю отступать от Луксора и прочь из ниши, готовая всеми силами пробивать себе путь с боем, если надо будет.

– Итак, вы ненавидите Моргана и хотите, чтобы я убрала его у вас с дороги? Забавно: три года назад с таким предложением ко мне обратился Панглосс. Поскольку вы двое – или трое? – такие близкие друзья, я даже удивлена, что он вам не сказал. Все вы, Нобли, одинаковые – ручки боитесь запачкать! Знали бы вы, как мне плевать на ваши чувства к Моргану! Да, я его убью. Но сделаю я это для себя, а не для кровососа с переменным полом! И знаете что, Луксор? Когда я с ним покончу, я приду за вами. За вами обоими.

~~

Я знаю, что за мной следят. «Хвост» я почуяла задолго до того, как вышла из Вест-Виллидж. И, насколько я ощущаю его разум, это не человек. Наверняка кто-то из побочных отпрысков Луксора послан за мной присмотреть и выяснить, где я залягу покемарить. Что ж, ему придется узнать и то, что я не люблю слежки. Почувствовать это на собственной шкуре.

Я делаю вид, что не заметила его, закрыв свои мысли – на всякий случай, если у покойничка есть какая-то ментальная сила. Бреду по улицам, уводя его в сторону Алфабет-Сити, засунув руки в карманы и насвистывая сквозь зубы. Потом останавливаюсь у витрины магазина на Первой авеню и изучаю выставку фигурок ко Дню Мертвых. Скелет из папье-маше в одежде хирурга вскрывает скелет пациента, скелет жениха венчается со скелетом невесты, скелет-парикмахер моет голову скелету-клиенту. Я улыбаюсь, очарованная таким наивным и приземленным представлением о Потом.

Хотя еще четыре утра, на улицах уже встречаются люди. Я прохожу мимо группы гуляк у корейского магазинчика, прижимающих к груди бутылки и спорящих, куда пойти теперь. Сильно пьяный мужчина с джерсийским акцентом во всю мочь орет в трубку телефона-автомата:

– Ну и мать твою! И тебя тоже!

Он пытается хлопнуть трубкой на рычаг, но промахивается. От этого он злится так, что лупит трубкой по кожуху аппарата.

– Твою мать! Мать, мать, мать!

Гуляки отступают, не зная, что делать с вдруг озверевшим компаньоном. Ненавистник автоматов пытается запустить трубкой в проезжающий автомобиль, но она падает недалеко. Зато по инерции пьяница налетает прямо на меня. Я на ходу небрежно его отбрасываю, и он с мясистым звуком – будто собаку сбило бампером – стукается о телефон. И перестает орать. Гуляки, вдруг протрезвев, быстро освобождают мне путь.

Я чувствую, как мой «хвост» неуверенно решает, что делать. Оглушенный пьяница – серьезный соблазн, тем более что его приятели его тут же бросили, не заботясь о его судьбе. Я не хочу, чтобы он заметил мое внимание, а потому продолжаю идти в сторону угла Первой и Хьюстон-стрит.

Вход на станцию линии "F" находится посреди асфальтовой пустыни, которой полагается быть зоной отдыха. Узкая полоска, зажатая между Хьюстон-стрит и Первой, щеголяет заброшенными качелями, крохотной гандбольной площадкой и парой фибергласовых цыплят на пружинах для катания малышей. Еще – баскетбольная площадка без сетки и без щита. В остальном здесь до боли пусто – разве что по выходным бродяги и уличные карманники устраивают тут свой воровской рынок. Но сейчас слишком поздно, чтобы кто-то играл в баскетбол или интересовался покупкой чужого мусора. Раннее утро придает этой зоне что-то по-городскому зловещее.

Я направляюсь к лестнице, ведущей в подземку, переключившись с низкой передачи на высокую. Когда я тусуюсь с людьми на их уровне, у меня бывает чувство, будто я двигаюсь под водой, как у чистокровной лошади на скачках с гандикапом. Но время от времени – когда никто не видит – я отбрасываю притворство и двигаюсь с недоступной людскому восприятию скоростью.