Читать книгу "Медведь - Мария Ануфриева"

– Нет, сегодня у нас в планах по-сухому, – остановила меня врач.

– А может, все-таки по-мокрому? – жалобно попыталась уломать я ее.

– Нет, только по-сухому!

В памяти тут же мелькнули слова старушек в мой первый больничный день: «По-сухому, ууу, живодеры!»

Но ничего страшного не произошло.

– Как мне ваша спина нравится, – одобрительно сказал на перевязке бородатый хирург, заведующий отделением.

– Шутите? – ощетинилась я.

– Ничуть. Правда, я серьезно. Хороший результат. Только будьте теперь осторожнее. Поверьте, везет далеко не всегда.

Уродливый коричневый браслет ожога на запястье неожиданно исчез, да так, что и не различишь, где он был, хотя его и вовсе не лечили. Дольше всех заживал маленький, не значимый для медицины ожог под нашими обручальными кольцами.

И вот – весна. Солнце в окна, стая бойких воробьев весело и деловито сновала по маленькому двору большой больницы. На улице еще не оттепель, но уже ее предчувствие. Небо голубое, высокое, но эта высота уже не морозная, как совсем недавно, а весенне-прозрачная.

Накануне выписки мои крылья невероятно, жутко, больно и одновременно сладостно зачесались и отпали уродливой бугристой коркой, а под ними оказалась тонкая розовая кожица, так просившаяся наружу. До нее было страшно дотронуться, но это была моя новая кожа! От ожога на спине остался контур в виде крыльев – на память, но врачи сказали, что со временем, когда кожа загрубеет, сровняется и он.

– Отлично, мы очень за вас рады, – говорили они. Настоящий врач всегда радуется за своего пациента, и не важно, из какого отделения он выписывается.

Попрощавшись с врачами, я спустилась вниз. Выехавшая за мной машина застряла в пробке. Я знала, где буду ждать.

Часы показывали 12:00, в белом коридоре собрались родственники. Я сидела чуть поодаль, на железном стуле у большого окна. Как будто и не уходила отсюда, только неестественно прямо держала спину: поводить плечами, сутулиться, да и просто лишний раз шевелиться страшно – тонкая кожица натягивается, вдруг лопнет. Всего через пару недель она загрубеет. Наверное, так же быстро, как человеческая кожа, грубеет душа, когда попадает в ловушку этих белых стен. Кожа загрубеет, но привычка не сгибать спину сохранится у меня надолго, как у воспитанницы института благородных девиц.

От толпы отделилась женщина средних лет. Получив свою порцию известий, она, как раненый зверь, потерянно метнулась в сторону, схватилась за голову и принялась что-то бормотать себе под нос. Повторяя ее траекторию, следом понуро плелся мужчина, не зная, куда себя деть.

Она поравнялась со мной и вдруг воскликнула:

– Он не умрет?! – это был и вопрос, и утверждение одновременно, и предназначались они не мне, ведь она никого не видела. Я поняла это, заглянув ей в глаза. В них была воронка, отменяющая время, засасывающая внутрь, я задержала взгляд, и весна пропала, лицо обожгли колючие снежинки ночной январской метели.

Крестив Медведя, я поехала домой, где меня ждали родственники. В те дни мы не могли быть поодиночке: приезжая из больницы, каждый находил себе спальное место и ложился иногда прямо в одежде, чтобы быстрее забыться, а утром вновь с надеждой и ужасом ехать к окошку справочной.

Войдя в квартиру, я увидела, что никто не спит. Не зная, что ему в эти минуты делают вторую операцию, родные словно чувствовали это. Сестра сидела в темной комнате на коленях и, раскачиваясь, читала молитву. Распечатанные тексты молитв лежали повсюду. Мама тоже не спала, сидела в углу и смотрела в одну точку.

Я легла и проспала как убитая несколько часов. Встала рано утром и опять поехала в больницу, в знакомый коридор. Надо было узнать, пережил ли Медведь ночную операцию. По крайней мере, в списках он еще значился.

Вскоре я увидела уходившего домой Отличника, с которым мы так и не встретились в его ночную смену. Он не стал сверкать на меня своими горящими глазами, а лишь кивком головы подтвердил, что Медведь жив.

Значит, пережил операцию.

Времени до выхода дневного врача было много. Я сидела на выступе своего окна. Вслед за Отличником пошел домой ночной врач, давший мне возможность крестить Медведя. Наверное, он подумал, что я не последовала его совету и сидела в больнице до утра. Уши его модной шапки-ушанки были задорно приподняты, но вид совсем невеселый и усталый. Он грустно посмотрел на меня и поздоровался взглядом.

Потом прошел оперировавший нейрохирург. С ним мы тоже поздоровались, но ничего спрашивать я не стала, потому что посмотрел и кивнул он тоже очень устало.

Я опять сидела и ждала, упершись взглядом в пол, на котором коричневым зигзагом виднелись засохшие капли крови ночного больного, подтверждая, что все это явь и я здесь тоже наяву.

Днем дежурный врач не сказал ничего нового. Медведю к тому времени проводили антибактериальную терапию из-за двухсторонней бронхопневмонии. Присоединилась та самая инфекция, о которой меня предупредили в первый день.

Вечером к понурой толпе, состоявшей из знакомых уже лиц, вышел Бегемотик, который дежурил по другой палате. Пребывая в прекрасном настроении, он благодушно расписывал родственникам все тяготы состояния пациентов. Мастер аккуратных слов, он нанизывал их как бусины на нить разговора, которого ему было не избежать. Впрочем, это и не входило в его планы. Поговорить Бегемотик любил, а подходящей аудитории в ближайшее время не предвиделось: впереди была длинная ночь дежурства, и в палате ждали потерявшие способность разговаривать и слушать, кто временно, кто навсегда.

Под конец аудиенции к нему подошла толпа родственников и друзей молодого парня, тоже долго лежавшего в коме после аварии, но вышедшего из нее. К нему без проблем пускали даже несколько человек, все были очень веселы, смеялись и шутили, пока ждали врачей, и сильно отличались от остальных – хмурых людей, ставших знакомыми за эти дни. Когда беда обходит стороной, все переживания быстро забываются. Смех и громкие разговоры коробили других куда менее везучих собравшихся.

Вот и сейчас Бегемотик, огласив печальные известия, весело и бойко отвечал на их вопросы, выделывая руками мягкие круговые пассы на манер древнего шамана, будто катал в руках невидимый шар:

– У него сейчас нет понятия времени. Выходя из комы, человек не различает день и ночь… Да, сок ему приносите, пусть пьет, лучше яблочный… Я вас пропущу, только не всех сразу… Когда больной начинает капризничать, это хороший знак!

У нас дома был симпатичный игрушечный бегемот. Тоже весь синий, как и доктор в своем врачебном костюме. Ткнешь ему в пузо пальцем – он поет веселым баском и забавно дрыгает ногами. Очень позитивный бегемот, и главное, его можно выключить повторным тычком в пузо.

К тому времени сильных чувств и способности на поступки у меня уже не осталось, но все же, если бы такая волшебная кнопка была у Бегемотика, я бы непременно подошла к нему и, презрев правила этикета, ткнула в пузо, чтобы выключить звук.