Читать книгу "Франклин Рузвельт. Человек и политик - Джеймс Макгрегор Бернс"

— Я жду подходящей ситуации, — сказал он в середине мая Моргентау, — и, очевидно, прецедент, который ее создаст, окажется весьма серьезным.

Итак, кризис доверия — в то же время кризис стратегии. Рузвельт продолжал ожидать развития событий. Когда президент вместе с Халлом возражал против передислокации части флота из Тихого океана, он в конечном счете способствовал реализации стратегии Гитлера, направленной на поощрение воинственности Токио с целью отвлечь внимание Америки от Европы. Но стратегически недостатки президента — продолжение его достоинств. По крайней мере, он сохранял свободу действий и маневра, а также готовность воспользоваться удобным случаем. В мае Рузвельт согласился передислоцировать в Атлантику четверть флота, базировавшегося на Гавайях. А под давлением военной партии собрался произнести важную речь, предусматривавшую объявление неограниченного чрезвычайного положения. Затем, к разочарованию воинственно настроенного окружения, Рузвельт отложил произнесение речи.

Президент хотел двигаться шаг за шагом. На заседании представителей администрации он заявил, что патрулирование — шаг вперед. Это вывело из себя Стимсона:

— Отлично, надеюсь, вы продолжите ходьбу, мистер президент. Шагайте дальше!

СТАЛИН: ЗИГЗАГ «РЕАЛЬНОЙ ПОЛИТИКИ»

Полмира отделяли Сталина от Рузвельта географически и целый мир — в образе мышления и мировоззрении. Иосиф Сталин тоже пристально следил за Адольфом Гитлером, выжидая и надеясь на лучшее. Если Гитлер и Рузвельт отличались друг от друга почти взаимоисключающими идеологиями и характерами, то советский диктатор и американский президент полярно противоположны в личном отношении: один — жесткий, бесстрастный, терпеливый, выделанный из гранита; другой — проворный, словоохотливый, уступчивый, необязательный. Оба происходили с периферии: Рузвельт — уроженец благословенной культуры, сложившейся на берегах Гудзона; Сталин — выходец из вспыльчивой, нищей, ожесточившейся Грузии. Оба добрались до политических центров своих стран и покорили их. Рузвельт поднимался на политический олимп в условиях свободной и плюралистической жизни открытого общества; Сталин вел совершенно иную игру: медленно набирал влияние в монолитной партийной структуре, держась определенное время в тени, чтобы избежать выпадов со стороны Троцкого и других большевистских вождей; создавал политические альянсы, не стесняясь в средствах для получения ключевых постов, и затем добился высшего руководящего поста в партии, хладнокровно изолировав и уничтожив политических соперников.

Сталин, верховный идеолог, расчетливый и активный в рамках закрытой логической системы, смотрел на мир сквозь призму вульгаризированного марксизма. Рузвельт, верховный прагматик, сторонился догмы, избегал раз и навсегда взятых обязательств. Оба деятеля говорили на разных политических языках. Сталин предпочитал «практичную арифметику» соглашений «алгебре» деклараций, как он однажды выразился в беседе с Иденом. Рузвельт предпочитал политическую алгебру — формы, символы, средства, облегчавшие день ото дня достижение компромисса, хотя и чреватые риском разногласий и недоразумений.

Резкий зигзаг судьбы — и идеолог не в силах контролировать историю, а прагматик — уклониться от нее. Гитлер не только загнал этих антиподов в один лагерь, но и принудил вырабатывать общую глобальную позицию. Стратегически оба лидера маршировали под барабанную дробь нацизма.

Как стратег Сталин искал способ сочетать идеологию и «реальную политику» в интересах большевизма и отечества. Его армии должны стоять в стороне от долгожданной смертельной схватки фашистов и буржуазных государств. Вместе с тем они призваны предотвратить враждебное окружение матушки-России и войну на два фронта. В 30-х годах он предпринимал через министра иностранных дел Максима Литвинова осторожные, спорадические попытки объединиться с западными государствами в борьбе за коллективную безопасность. Западные лидеры, разобщенные и нерешительные, боялись как фашизма, так и большевизма и слишком долго колебались. Идеологический радар Сталина нащупывал, усиливал и искажал характер деятельности разнообразных сил Запада: преувеличивал влияние русофобов и антикоммунистов в западных государственных учреждениях; полагал, что «монополистический капитализм» в силу неотвратимой логики истории стремится к уничтожению большевизма, воспринимая каждый жест примирения на Западе в отношении Гитлера как капиталистический заговор с целью направить нацистскую экспансию на восток. Мюнхенское соглашение стало не только капитуляцией перед Гитлером, но и катализатором страха и взаимных подозрений между Москвой и Западом. В течение года Сталин заменил Литвинова суровым Молотовым, подписал пакт о ненападении с Гитлером и шокировал мир своей идеологической и военной эквилибристикой.

Молотов посыпал солью «реальной политики» раны Запада. Лишь недавно он напоминал в выступлении перед Верховным Советом, что Россия и Германия — враги.

— Сейчас обстановка изменилась, — продолжал он как ни в чем не бывало, — мы перестали быть врагами. Политическое искусство дипломатии состоит в том... чтобы уменьшить число врагов страны и обращать вчерашних врагов в добрых соседей.

Но насколько добры эти добрые соседи, приблизившиеся после раздела Польши на сотни миль к Москве? Сталин вел дипломатическую игру с Гитлером, затевая политический торг, оказывая давление, протестуя, умиротворяя и всегда надеясь, что страны «Оси» и западные союзники обескровят друг друга до состояния бессилия, если не гибели. Как стратег Сталин стоял перед дилеммой, как и Рузвельт. Он руководил народом, желавшим оставаться в стороне от войн других народов, то есть «европейских» войн. Сталин знал, что русские солдаты будут плохо воевать в случае нападения на другую страну, но упорно защищать родину в случае вторжения врага на их собственную территорию. Он был почти так же ограничен в возможности перехватить стратегическую инициативу, как и Рузвельт, поскольку ею владел Гитлер.

Падение Франции, осада Англии и присоединение Японии к странам «Оси» опрокинули баланс сил и противоборства, на который Сталин рассчитывал. Если Англия рухнет, а США останутся нейтральными, Москва окажется в изоляции перед лицом Европы, покоренной нацистами. Логика подсказывала необходимость создания глобальной антигитлеровской коалиции, но лидеров стран, отвергавших нацизм, разделяли сомнения и наследие прошлого. Отношение Англии к Москве было прохладным, особенно после советского нападения на Финляндию и поглощения русским медведем Прибалтийских государств. Соединенные Штаты, далекая и недружественная держава, ввели в 1940 году «моральное эмбарго» в виде запрета на экспорт авиационной техники в Россию после советских бомбардировок финских городов.

— Я не стану останавливаться на наших отношениях с США. Скажу только, что ничего хорошего сообщить не могу, — докладывал Молотов Верховному Совету в августе 1940 года под смех депутатов.

Такова была обстановка, когда Молотов отправился в ноябре 1940 года в Берлин. Вернулся он с туманными предложениями Гитлера России: присоединиться к «Оси» с гарантиями неприкосновенности существующих границ и свободы действий в южном направлении — Индийского океана. Сталин усмотрел в этом повод поторговаться. Он не собирался присоединяться к «Оси», пока Гитлер не выведет войска из Финляндии, не признает Болгарию частью советской сферы влияния и не поддержит исторические притязания Москвы на базы в Дарданеллах. Возможно, Сталин понимал, что это неприемлемые условия для фюрера. На этом этапе сохранялась некоторая возможность, что Гитлер скорее будет наносить удары по Западу, чем по Востоку. Однако в начале 1941 года стали приобретать собственную инерцию события на Балканах. Сталин беспомощно следил, как немцы проникают в Болгарию и сокрушают Югославию и Грецию.