Читать книгу "Последний штрафбат Гитлера. Гибель богов - Генрих Эрлих"

«Он нисколько не изменился, — подумал Юрген. — Все шутит!»

— Не так ли, сестренка? — обратился Красавчик к подошедшей Эльзе.

Эльза только рассмеялась в ответ и подмигнула Красавчику.

— Ты, смотрю, здесь прижилась, — улыбнулся он и вдруг стал пристально всматриваться в ее лицо. — Не только прижилась, но и прижила! — воскликнул он.

— Какой глазастый!

— Я ж из госпиталя, насмотрелся там на сестричек. Такие оторвы!

— Только насмотрелся?

— Нет, еще слюни пускал.

Солдаты обступили Красавчика. «Старики» пожимали ему руку, новобранцы стояли молча, почтительно разглядывая. Они были наслышаны о Руди Хюбшмане: легендарный человек, с 42-го года в штрафбате и — живой!

После отбоя они долго сидели вместе, Юрген, Красавчик и Брейтгаупт. Говорили о том о сем, перескакивая с одного на другое, вспоминая, что произошло за пять месяцев, что они не виделись, с того злополучного дня в Варшаве, когда Красавчик получил пулю в грудь.

— Радебойль — это ведь где-то под Дрезденом? — спросил в какой-то момент Юрген.

— Да, полчаса по трассе.

— А в Дрездене был?

— А то! Сколько раз! Там меня и повязали в последний раз. Я, помнится, рассказывал. Или не рассказывал? Дело было в январе сорок первого. Я прихватил «красотку» в Амстердаме и помчался в Дрезден, ее там уже ждали. Тридцать часов без остановок!

Красавчик был профессиональным угонщиком автомобилей. О них он мог говорить часами, у него был неисчерпаемый запас разных историй.

— Ты рассказывал, — поспешил остановить его Юрген. — Я имел в виду: ты сейчас в Дрездене был? Ну, после…

— Был, — сказал Красавчик, сникая. — Лучше бы не был. И знаете, какая мысль пришла мне в голову, когда я смотрел на развалины? Мысль ужасная, но — как на духу! Ведь мы же товарищи. Я вдруг почувствовал какое-то облегчение, едва ли не радость. Хорошо, подумал я, что город разрушен полностью, до основания, что не осталось ни одного сколько-нибудь целого здания. Если бы я узнал в какой-нибудь руине хорошо знакомое мне здание, это бы разорвало мое сердце. А так старый прекрасный Дрезден остался нетронутым в моей памяти. И куда бы ни занесла меня судьба, я буду вспоминать его, радуясь, что есть на свете красота, и мечтать, как я приеду туда и пройдусь по его улицам.

Юрген с некоторым удивлением посмотрел на товарища. Красавчик никогда не был замечен в склонности к сентиментальности и высокопарным выражениям. Он всегда первым смеялся над этим. И вот на тебе! Наверно, это последствия тяжелого ранения, подумал Юрген, ведь Красавчик едва выкарабкался с того света. Кто знает, что он там увидел. Надо будет как-нибудь спросить при случае, вдруг пригодится. Или не спрашивать? Спрашивать, если честно, не хотелось. Все там будем, тогда и узнаем. А так можно и накликать.

На следующий день вернулся Бер. Бывалый солдат, он видел много смертей, разрушенных городов и сожженных дотла деревень, опять же старшая сестра — это не мать и не жена, солдаты считали себя вправе приставать к Беру с расспросами. Но он отказывался отвечать и смотрел на всех каким-то диким, остановившимся взглядом, как будто не понимал, чего они от него добиваются. За ужином солдаты отделения Юргена единогласно отказались от вечерней порции шнапса, Брейтгаупт взял бутыль, отнес ее Беру, молча вручил, так они выразили ему свое сочувствие. Ничего другого они не могли сделать.

Через два часа Бер сидел на земле перед блиндажом своего отделения, раскачивался из стороны в сторону и беззвучно плакал. Подошел лейтенант Ферстер, постоял над пьяным солдатом. Командир отделения кинулся объяснять Ферстеру ситуацию, но тот жестом остановил его.

— Уложите его спать, — сказал Ферстер просто, по-товарищески, раньше он никогда не попадал в этот тон. — Завтра окуните в бочку с водой и — на переднюю линию. Там надо сделать еще одно пулеметное гнездо. Скажите ему что это будет его гнездо. Это его взбодрит.

Das war ein Scheiden

Это было прощание. Так устроена жизнь. В ней все уравновешено и по-своему справедливо. Встретил старого товарища? Хорошо. Теперь провожай в путь-дорогу подругу, а то тебе жирно будет.

Будь на то воля Юргена, он бы и так отослал Эльзу, и намного раньше. Сразу после того, как они вышли на позиции на западном берегу Одера. Для начала он удалил ее из отделения. Сказал же, что только на время марша и — точка. Кругом марш в свое санитарное отделение. Но большее было не во власти Юргена и даже, как оказалось, не во власти подполковника Фрике. Родная бюрократия — враг пострашнее русских. С русскими еще можно как-то сражаться, а с родной бюрократией бесполезно, только лоб зазря расшибешь.

Эльзу необходимо было уволить с военной службы или отправить в долгосрочный отпуск по причине тяжелого ранения живота, глубокого поражения, начиненности, нашпигованности — в поиске формулировок солдаты изгалялись как могли. Но для того чтобы уволить или отправить в отпуск, надо было сначала зачислить. Тут-то и вышел затык.

Это в тылу все проходило быстро, слишком быстро, считал Юрген. Получал человек повестку: завтра, во столько-то и во столько-то, быть с вещами (перечень прилагается) в военном комиссариате, объяснения не принимаются, опоздание квалифицируется как попытка дезертирства, неявившиеся подлежат немедленному расстрелу. Человек бежал на призывной пункт с высунутым языком, врач смотрел на этот язык — годен! Повестку — сдать, расчетную книжку — получить! Глазом не успевал моргнуть, и он уже в казарме, в военной форме.

Так было в свое время с самим Юргеном. Для него этот переход от беззаботной гражданской жизни к военному ярму был тем более стремительным, что совершенно неожиданным. Он, как отсидевший в тюрьме, был признан недостойным нести военную службу и чувствовал себя за своим голубым военным билетом как за каменной стеной. Вдруг бац — повестка, бац — лагерь, бац — испытательный батальон. И все без остановки, как автоматная очередь.

Бумаги Эльзы гуляли в высоких инстанциях два месяца, не иначе как вопрос о ее призыве находился в компетенции Генерального штаба или даже самого фюрера. Они не дошли до батальона каких-то полкилометра, они были в штабе их дивизии, когда началось наступление русских под Варшавой. В суматохе отступления документы, как ни странно, не потеряли, потеряли их батальон. Нашли его уже на западном берегу Одера, переподчиненным другой дивизии. Подполковник Фрике мог, наконец, запустить представление на увольнение. Бумаги пошли на второй круг. Это тоже было не быстро.

Но у Юргена с Эльзой была еще одна большая забота: а куда ей, собственно, ехать? У меня нет дома, говорила она. О родителях она тоже никогда не рассказывала, а Юрген не расспрашивал. Деликатная это была тема, война все же и вообще… Он ведь о своих тоже не распространялся. Еще у Эльзы были две тетки по отцу. Старые ханжи, сказала она почти что с ненавистью, на улице рожать буду, а к ним не пойду. Да они и не пустят, с пузом, без мужа. Это «без мужа» прозвучало без малейшего намека или укора. Она была правильной девчонкой, Эльза Тодт. Понимала, что можно, а чего нельзя, что действительно нужно, а без чего можно вполне обойтись, даже если и хочется, а еще то, что лучше быть невенчанной женой, чем венчанной вдовой. Юрген ценил это, он бы даже, пожалуй, женился на ней, если бы не война.