Читать книгу "Я дрался в Сталинграде. Откровения выживших - Артем Драбкин"

Продвижение было сложным не только с точки зрения природных условий — 30-градусный мороз, снег высокий, бездорожье — но днем двигаться означало попасть под бомбежку немцев, поэтому главное движение в темное время суток было, благо зимой его побольше. Так мы двигались примерно по 40–50 км в сутки! Без отдыха, без ничего, как можно быстрее! Был строжайший приказ в этом отношении. Вот этот марш-бросок 2-й гвардейской был первым подвигом этой армии.

Мы к 12 декабря все равно вышли к Мышкове, остановили их, выстояли, затем после 18 декабря пошли в контрнаступление в сторону Котельниково, тут еще части подошли, и к концу декабря мы освободили Котельниково, а дальше был путь открыт в сторону Ростова, и мы на плечах отступающих частей стали продвигаться туда.

Наша армия не позволила деблокировать окружение, кольцо вокруг немцев в Сталинграде. И тут уже немцы стали испытывать недостаток вооружения, продовольствия, в вещах, и раненых девать некуда было. Это сначала они имели преимущество в самолетах, а к этому времени и у нас количество самолетов увеличилось. Немецкий историк даже пишет о том, что где-то с 18 по 23 декабря 2-я гвардейская армия нанесла сокрушительный удар немцам. Немецкий историк пишет: «Не будет преувеличением сказать, что битва на берегах этой безвестной речки привела к кризису 3-го рейха, положила конец надеждам Гитлера на создание империи, явилась решающим звеном в цепи событий, предопределивших поражение Германии».

Под Сталинградом я видел пленных, причем пленные, которые встречались раньше, до Сталинграда, были нахальные, уверенные, что они победят. Когда попадали, они чуть ли не заявляли: Сталин капут! Настолько были морально уверены, что быстро победят. После Сталинграда уже они стали другими. Кстати, там были не только немцы, но и итальянцы, румыны. Они выглядели в зимнее время довольно бледно, если не сказать острее.

Благодаря удару нашей армии план деблокирования немецких войск со стороны немцев был сорван. Есть еще одна важная сторона. Вплоть до освобождения Котельниково в конце декабря (28 или 29-го) мы все время отступали, вся наша армия, моральное состояние солдат тяжелое, проблеска никакого. Окружили немцев, бои за Сталинград — это уже успех, но все равно еще не наступление, потому что 300-тысячная группировка не была уничтожена. А теперь мы начали наступать! В нашем, солдат, подсознании произошел коренной перелом. Раньше мы хотели победы, но не верили, а теперь благодаря наступлению (еще Сталинградская битва ведь продолжалась до 2.02.1943) у нас появилась уверенность в победе.

Перед началом боев стоял для меня как солдата вопрос: «Победим или не победим?» А теперь стоит иначе: «Когда мы победим?» Важным теперь стало выжить и победить. Психология наша изменилась коренным образом. И все последующие бои в нашей области, в Ростовской мы уже только наступали. Важный моральный момент. До этого мы сомневались в победе, поскольку мы по сути уже полстраны отдали, недаром же вышел приказ Сталина «Ни шагу назад!» в Сталинграде, потому что дальше отступать было некуда. Это был бы провал.

Уколов Василий Иванович

Мы должны были проучиться целый год, но 19 апреля 1942-го вдруг большую часть курсантов срочно отправили на фронт. Оставили только малую часть, которых сразу отправили на торфоразработки, и тех, кто уже окончил обучение. А нас на фронт, и кому жаловаться… Например, я был в 68-м или в 69-м отряде, а мой друг Мишка Любин — в 70-м. И посмотрите, казалось бы, эти цифры рядом стоят, а как по-разному у нас сложилась судьба. Мы на фронт, а их на торфоразработки, потом опять учеба, затем служба на аэродроме в Полтаве, где садились самолеты союзников, и только под самый конец войны Мишка под Кенигсбергом один раз слетал на боевое задание. А у нас…

Вначале отправили в Нижние Серги, что в Свердловской области, где, как оказалось, шло формирование особого пулеметно-артиллерийского соединения. Всех построили: «Кто хочет быть пулеметчиком?» А я же кино «Чапаев» видел, поэтому сам вызвался. Вот так и попал в 3-й батальон.

Но я уже младший сержант был, поэтому меня сразу назначили командиром пулеметного отделения. Это четыре человека: 1-й номер, 2-й, подносчик патронов и я. И ни разу не стреляли, только изучали матчасть. Но о каком полноценном обучении могла идти речь, если у нас на весь батальон выделили всего один «максим»? Около костра сядем, и читаю взводу виды задержек.

Жили в клубе металлургов какого-то металлургического завода, но вот кормили нас… Вечно ходили голодными. Посудите сами, я получал неполное ведро супа, чуть больше половины, на двенадцать человек. Да и то сказать, суп… Например, если рыбный, то там от рыбы только одни челюсти, а так и не пахнет… А на второе — двухлитровый котелок каши, тоже на двенадцать человек… А у меня, например, 1-м номером был Михайлов — высокий, здоровый, так ему, конечно, не хватало. Он, кстати, до призыва преподавал математику в Чебаркуле, а ему даже сержанта не присвоили.

На формировке мы пробыли до начала июня и потом нас отправили на юг. Через Уфу, Куйбышев, Пензу. 12 июня я отправил домой последнее письмо с последней станции перед Самарой, а уже 14-го мы оказались под Сталинградом. Разгрузились, сводили в баню и повели в какую-то деревню. Если не ошибаюсь, это было где-то рядом с райцентром Городище. Распределили по квартирам, и нас в одну хату попало четверо. Спали на полу, но командир нас сразу предупредил: «Вы хозяевам не надоедайте, а то казачество недовольно советской властью…»

Стали рыть окопы, а я так удивился, что даже спросил лейтенанта: «Наши ведь под Харьковом, так неужели немцы здесь окажутся?». Пробыли там недели две и 1 июля вдруг повели на станцию и посадили в эшелон. Вначале прошел слух, что нас отправят под Керчь, но нет, поехали на запад и разгрузились на станции Новый Айдар. Это в Ворошиловградской области, чуть южнее Старобельска. Там находился 73-й Укрепрайон, который мы и должны были оборонять. Но это только звучит так гордо — укрепрайон, а на самом деле… Недостроенные сооружения, все в бурьяне, ничего не видать… Прямо на земле валялись усеченные пирамиды из металла. Но они тяжеленные, и их ни поднять ни перетащить и установить как положено, да никто и не заставляет… А до фронта уже всего 15–20 километров… Может, если бы немец совсем рядом был, то мы бы глубже закопались, а так чего: тепло, рядом в овраге кухня. За эти двенадцать дней, что мы там провели, я командира роты так ни разу и не видел, и даже фамилии его не знал. Вот комбатом у нас был Гацкало, но его я запомнил только из-за фамилии.

Помню, сидим в окопе, смотрим, как над нами летает наш самолет, И-15 что ли. То войдет в облака, то опять появится. Тут «мессершмитт» пролетел и его сразу сбил… Потом вдруг на нас вышел какой-то солдат: «Я вырвался из окружения под Харьковом!» А еще только когда мы туда ехали, я в газете прочитал, что под Харьковом пропали без вести 75 000 наших солдат. И я все думал и не понимал, как это так — без вести?!