Читать книгу "2034. Война на костях - Александр Бачило"

– Где? – коротко спросил я. – Где они?

Дети прекрасно видят в темноте, но не я. Мое зрение начало ухудшаться несколько лет назад, сейчас я уже наполовину слепой, только не говорю никому. Но даже со скверным зрением в кромешной темноте я увидел, как покраснела Маша.

– Они ушли, Палыч, – сказала девочка. – Я не стала удерживать и тебя будить не стала. Они вернутся. Я молилась, чтобы они вернулись скорее.

Я тяжело вздохнул и присел рядом с Машей у стены. Она, единственная из всех, верит в бога. Она была из набожной семьи, а потом ее учил я, атеист с рождения, не знающий ничего, кроме самых азов. Мне было шестнадцать тогда, девять лет назад, когда настал Здец, и город над нами рухнул. А детям было по четыре, лишь некоторым по пять. Те, кто старше, не выжили, и те, кто младше, не выжили тоже.

Та дрянь, которую выпустили из пробирки, называлась вирусом Бугрова – Циммера. Нас в школе несколько лет им пугали: мол, самое опасное биологическое оружие. Два сумасшедших его в лабораториях создали. А потом объявили, что вирус этот уничтожен, как потенциальная угроза для человечества. И забыли. До тех пор, пока не произошла диверсия в Брюсселе, и весь мир разом взбесился. Все кричали только про Брюссель, демонстрации в защиту и против, до драк доходило, и начались беспорядки. А через неделю, как обухом – волевое решение ООН.

А потом это случилось у нас. Я не знаю, какая дрянь выпустила из пробирки смерть. Знаю только, что за несколько дней она охватила весь город, люди вокруг умирали тысячами, а тех, кто пробовал бежать, останавливали и расстреливали. А потом, на третий день, на город сбросили бомбы, и настал Здец. Выжила только часть детей, и только от четырех до пяти, те, что уцелели при бомбежке и по неизвестной причине оказались иммунными. И выжили такие, как я, оказавшиеся иммунными по совсем уж неведомой причине. Сначала я думал, что я такой один. Я метался по подземелью, по туннелям метро, заброшенным проходам, шахтам и штрекам. Я бежал на детский крик, бежал, как оголтелый, в темноте падая и вновь вскакивая на ноги, не обращая внимания на боль в переломанных ребрах. Я собирал детей, хватал их на руки одного за другим и тащил, воем заходясь от боли, в старый армейский склад, который нашел в первый же день случайно. На третьи сутки я выбился из сил, повалился у входа на склад на спину и потерял сознание. Наверное, я был без сознания больше суток. Когда я очнулся, детских криков снаружи уже не было. Я не могу себе этого простить, по сей день не могу. Продержись я чуть дольше, и я сохранил бы жизнь другим детям. Я не смог. Я вытащил только двадцать девять человек.

Из них в живых сейчас осталось лишь девять. Я не смог уберечь и остальных. Каждый из них – мое проклятие, каждый. Восемь моих дочерей и двенадцать сыновей лежат в Черном Штреке, семейном кладбище Кротов. Сожженные, отравленные и расстрелянные теми нелюдями, которые окружают развалины города. Проклятым карантином. Если бы на свете был бог, он не допустил бы этого.

Но Машенька верит, и каждый день молится в восточном углу, куда я повесил найденный в туннеле обрывок картины с изображением какого-то святого. Кто я такой, чтобы запретить ей это? По крайней мере, она, единственная из нас, имеет отдушину.

Много позже, после того как я нашел продукты и инструменты, обнаружилось, что из взрослых выжил не только я. Мне двадцать пять, но я чувствую себя глубоким стариком, я стал стариком в один день, тогда, когда мне было всего шестнадцать.

На севере по Туннелю от нас живет семья Иваныча, у него осталось четверо детей, а у Николаевны, которая с юга – одиннадцать. Был еще Егорыч, но ему повезло – он не пережил своих детей. Умер в один день с ними – всю семью окружили и сожгли прямо в убежище.

А нам, остальным, не повезло, и мы хороним своих детей, одного за другим, и не можем уйти вслед за ними, потому что пока еще нужны тем, кто жив.

– Маша, – сказал я, – ты должна была меня разбудить, понимаешь, должна. Мы не можем, не должны мстить, нас мало, нас очень, очень мало. А их много, и оттого, что мы мстим, их количество не уменьшится. Место убитого у них сразу занимает другой. Я хочу, чтобы вы все это поняли.

– Я знаю, Палыч, – сказала Маша и расплакалась. – Но я ничего не могла сделать.

– Ладно, дочка, – сказал я и поднялся на ноги. – Иди, разбуди Рината и Толика. Они пойдут со мной навстречу ушедшим. Да, и напомни Ринату, чтобы взял оставшийся винтарь.

Иван

Собрали нас всех в пятницу утром в штабе, офицерский и сержантский состав трех смежных секторов. Что ж, прибыли, расселись, значит, я рядом с Петькой устроился, и только мы рты раскрыли, чтобы новостями обменяться, как входит Полкан и с ним двое штатских. Ну, Павиан на нас цыкнул, заткнулись все, и Полкан такую речугу задвинул.

– Хочу поздравить всех с хорошей новостью, – сказал. – До сегодняшнего дня ее держали в тайне. Так вот, Брюссельской Зоны больше нет, господа. Тотальная операция удалась, всех носителей вируса Бугрова – Циммера удалось локализовать и уничтожить. Теперь на Земле осталось лишь четыре Зоны, и приказом Особого Комитета ООН наша – следующая. Детали атаки мы обсудим с господами офицерами позже, а сейчас прошу вас, мистер Грин.

Тут этот Грин, лысоватый коротышка при галстуке, поднялся и как затараторит про политику и прочую муть, что у меня зубы свело, так тошно стало, даром что половину не понимаю – слишком быстро трендит. Нет, поначалу-то я следил, когда он про то, что человечество разделилось на две расы, задвинул. Дескать, была одна раса, а стало две – люди, мы то есть, и нелюди – они. И расы борются за существование, и если мы позволим нелюдям выйти из Зон, то они победят. Мы вымрем, а их раса распространится по Земле. Тут Грин отдышался, нос в платочек опростал и давай уже про политику. Сколько в нас этой мутоты уже вбивали, аж противно. А теперь – особенно, когда через несколько дней подыхать.

Но делать нечего, так, по сотому разу, и выслушали, что Зоны – язвы на теле Земли, что человечество тратит огромные ресурсы на карантины, что опасность новой эпидемии существует до тех пор, пока жив хотя бы один пассивный носитель вируса, и прочую в зубах навязшую лабуду. Полчаса этот Грин трепался, смотрю – у Черномазого Джерри уже скулы сводит, а он, Черномазый, такой же америкос, как и Грин, только черный. Подмигнул я ему: мол, задолбал твой земляк, и Джерри в ответ исподтишка средний палец показал, это они так к нехорошей маме посылают. Славный он парень, Джерри, веселый, даром что черномазый.

Ну, наконец, мистер Грин отстрелялся, и только мы вздохнули, как второй штатский вступил. Этот вообще попом оказался, то ли католическим, то ли протестантским, хрен разберешь. И такое развел, что по сравнению с ним мистер Грин – настоящий молчальник.

Так меня этот отец Кларк достал, что я отключился и слушать вообще перестал. «Вы, – говорит, – герои все, божье воинство». Тоже мне воинство, блин, деньжищи нам огромные платят, вот и все воинство. А салаг и медиков со всего мира на полгода пригоняют службу отрабатывать, да еще почти забесплатно. Полгода оттрубил – и домой, к мамке под юбку, в Финляндию свою или Голландию. Толку от них, от салаг, не было и не будет, так, пушечное мясо – и все.