Читать книгу "Опер печального образа - Дмитрий Вересов"

— О чем я тебе и толкую! — не сдавался Санчук. — Нельзя же натравить пса на его же хозяйку. Поэтому пришлось третье убийство совершать по-другому, банально, традиционно, при помощи киллера.

— Знаешь, как в газете «Арлекин» получают фотографии убитых девушек? Они даже не утруждаются у нас попросить, хотя мы бы им ничего не дали. Приходят к ним в редакцию студентки из театральных вузов, они их гримируют и фотографируют с красной краской, а если надо, то и с выступившими мозгами. Все просто. Обрати внимание, как они положили на фотографии свою поддельную Синявину. Раскинулась, ногу подогнула, будто дралась, а потом еще пыталась подняться…

— Ну?

— Точно в такой же позе была обнаружена Елена Горобец. Санчо, убийство Горобец было скопировано со второго по газетной информации. Понял?

— Понял, — кивнул головой Санчук, но не сдался. — А ты знаешь, что у Горобца было две собаки? Он их любил. А когда одна из них сделала свое дело, он ее убил.

— То есть? — теперь уже изумился Корнилов.

— Пропала у Горобца его вторая собака. Бело-розовый бультерьер, зовут Гринго, ошейник какой-то с прибамбасами.

— Откуда узнал?

— Прессу надо «желтую» читать, не брезговать, — посоветовал довольный Санчук. — Горобец объявление дал о пропаже собачки. А сам убрал исполнителя, киллера хвостатого. Боялся, что песик расколется. Где-то в Озерках его закопал…

— Почему в Озерках? — не понял Корнилов.

— Так у Горобца дом в Озерках. На берегу Суздальского озера. Не помню только, Большого или Среднего… Что ты встал, Михась? Мы уже, кажется, пришли. Какая там у нас записана квартира?

Спустя несколько минут они стояли на лестничной площадке перед красивой, обитой пластиком, дверью. На их звонок открылась дверь внутренняя, глазок загорелся электрическим светом. Глухой незнакомый голос спросил «Кто?», хотя изнутри глазок прикрыла чья-то тень.

— Мы к Валентину Петровичу, — сказал Санчук с улыбкой, глядя в глазок, как в объектив фотоаппарата.

Свет в стеклянном зрачке дрогнул и сменился тенью.

— А! Это хлопцы мои, — послышался тот же незнакомый голос.

Дверь открылась с едва слышным щелчком. После зябкого, влажного, зато свежего уличного воздуха, напарники почувствовали запах чужой семьи, где на основе домашнего тепла были замешаны кухонные пары, парфюмерные предпочтения, лекарственные ингаляции. В дверях стоял сам хозяин дома, их начальник — подполковник Кудинов. Горло его было плотно перевязано шарфом, волосы по-домашнему всклокочены.

— Заходите, заходите, — обрадовался хозяин, пихая дверь им навстречу, — если, конечно, не боитесь заразы. А если специально зашли, чтобы заразиться и сачкануть работу, тогда пошли на фиг.

Корнилов поморщился и посмотрел на Санчука, потому что уже знал ответ напарника.

— Зараза к заразе не пристанет, — брякнул оперативник и заговорил жизнерадостно, стараясь приободрить больного: — Правильно делаете, товарищ подполковник, что сначала палец к глазку приставляете и спрашиваете. Еще лучше картонку какую-нибудь повесить на двери…

— Не лаптем щи хлебаем, — в тон Санчуку ответил Кудинов, правда, чужим надтреснутым голосом. — В войнушку играть умеем. Ну, здорово. Близко ко мне не подходите. Вот поработал, называется, на даче. Кусты и деревья стриг, а потом холодной воды из ковшика напился. Как мальчишка… А с другой стороны, зачем тогда работать, потеть, если потом нельзя колодезной водицей насладиться вдоволь?.. Правильно я рассуждаю?

— Еще бы! — поддакнул Санчук. — Нет большего удовольствия, чем помучиться, попытать себя, а потом удовлетвориться. Тогда начинаешь понимать прелесть простой воды, хлебной горбушки, русской печки, куска мыла. Водица из колодца или родника лучше всяких американских газировок с красителем… Согласен, товарищ подполковник.

— Ледяная, ломозубая вода из своей земли, — присоединил свой голос Корнилов, — даже лучше водки.

— А вот тут я не согласен с тобой, Михаил, — возразил Кудинов. — Водка — это святое.

— И я тоже выражу сомнение, капитан Корнилов, — поддакнул начальству Санчук. — От водки горло еще ни у кого не болело. Кстати, вот тут вам гостинцы от нас, от всего отдела. Ребята все вам желают побыстрее выздоравливать…

Напарники стали выгружать из пакетов апельсины от оперов, лимоны от дознавателей, банку липового меда от дежурной части, пучок сухих трав от эксперта-криминалиста, наконец, бутылку водки от себя лично.

— Я бы уже назавтра вышел на работу, — развел руками Валентин Петрович, — если бы не Ася Марковна. Вызвала врачей, приковала меня к постели. Осложнение, говорит, осложнение… Давайте вам квартиру покажу.

Смотреть здесь было нечего. Квартира походила на современный салон… Но вот чего салон, сказать было сложно. Комнат было, кажется, пять или шесть. Везде царил светлый евро-ремонт с подвесными потолками, напольными покрытиями, со шкафами-купе. Везде было просторно, чисто и неуютно. Трудно было определить назначение комнат. В одной стоял диван, журнальный столик и домашний кинотеатр.

В другой — два кресла и музыкальный центр. Еще в одной толстая пальма, похожая на южную торговку, соседствовала с худеньким европейским торшером. Правда, в спальню Валентин Петрович подчиненных не повел.

— Я, кажется, понял сейчас, почему домашние животные начинают метить углы и грызть обои, — прошептал Санчук на ухо Михаилу. — Такая здесь стерильность, что так и хочется нагадить.

— Без легкого бардака человек жить не может, — ответил также тихо Корнилов. — Без бактерий он заболевает. Вот Валек и слег.

Но одна комната была почти жилой, здесь хоть что-то было человеческое. Например, большая волчья шкура, висевшая на стене. На ней старенький кинжал и потертая плетка. Плохая копия с кавказского пейзажа Лермонтова в простенькой рамке на противоположной стене. Но больше всего удивили Михаила высокие, до потолка, стеллажи с плотно стоявшими рядами книг. Они не только обступали половину комнаты по стене, но и пересекали ее поперек, как в библиотеке. Тут же стоял полустул, полустремянка.

— Разрешите, товарищ подполковник, — не сдержался Михаил.

Он пододвинул стул к одному из стеллажей и взобрался на самый верх. Под потолком он увидел знакомые имена: Шекспир, Сервантес, Диккенс… Корнилов потрогал корешки старых, доперестроечных, собраний сочинений. Полустертая золотая краска, трещинки на сгибах, чуть расплющенные снизу корешки. На противоположном стеллаже, как на другом краю пропасти, Михаил увидел знакомые суперобложки «Золотого фонда японской литературы», там же стояли Оэ Кэндзабуро, Абэ Кобо, Кайко Такэси и другие японские корифеи.

— Валентин Петрович, что я вижу? — спросил он удивленно. — Вы тоже читаете японцев?

— Нет, Миша, до японцев пока не добрался, — ответил снизу Кудинов. — Пока только их покупаю. Вот выкинут меня на пенсию, тогда буду по-настоящему самообразовываться. Крестьянствовать тоже буду, а не огородничать, как сейчас. Земля не может быть хобби, нельзя быть крестьянином только по выходным. Вот земля мне и отомстила ангиной. Что касается книг, то это у меня настоящая страсть. Влезет в голову, например, что нет до сих пор у меня дневников Пришвина. Поверишь, ночь не сплю, книгу в руки взять не могу. Никак не могу успокоиться. Полцарства за Пришвина! На следующий день с утра на книжный рынок или в «Старую книгу», созваниваюсь с книготорговцами…