Читать книгу "Амальгама власти, или Откровения анти-Мессинга - Арина Веста"

Барнаулов оставил Авенира «под рогами» допивать дежурную стопку и наблюдать за белыми хлопьями снега за окнами, да еще за тем, как так же медленно и неуклонно осыпает мозги алкоголь. Разумеется, автором сего яркого образа был не Сергей Барнаулов, а другой Сергей – Есенин, некогда завсегдатай точно такого же «Стойла Пегаса».

«Что же получается? – думал Барнаулов. – Погибший Анатолий Померанцев – физик Времени! Загадочный Николай Звягинцев работал в козыревской шараге, где знаменитый академик проводил опыты со Временем. Шарик, обладателем которого я стал несколько часов назад, останавливает бег Времени и меняет его темп. А значит, битва за шар – это битва Посвященных в тайну Времени: сурового Ингибарова и промороженного Померанцева, дивной Илги и „темной лошадки“ Тамиры. Возможно, есть еще персонажи, но они не спешат выходить из тени».

В русских сказках всевластное Время представлено Кощеем, и каждый миг кладовая этого Скупого Рыцаря пополняется золотом прожитых секунд. Да и сам Царь Костей, несомненно, принадлежит к касте древнейших славянских Богов. Он – само всемогущее Время, ведь именно Время называют «убийцей искони». В средине века его образ Времени был представлен скелетом с косой. В фигурных «философских» часах он представлял собою последний, двенадцатый час в сутках. Но даже в таком облике Кощей не вызывает страха или отвращения, он лишь необходимая ступень вселенского миропорядка.

На острие стрелы хранится душа Брамы, припомнил Барнаулов, но и сам Бессмертный Кощей – обладатель стрелы, бьющей без промаха, – заветной иголочки, хранящейся в яйце, и эта иголочка – стрелка часов.

Тем не менее лукавые сказочники зачем-то переводят стрелки на Кощея, а ведь именно он – благородный Хранитель Девы. Он не отдает ее первому встречному, Иван Царевич должен доказать свое право на владение Премудростью и Красотой, претерпеть аскезу и совершить подвиги. При этом сам Кощей никогда не добивается любви красавицы насильно. Он лишь терпеливо ждет и рассыпает перед нею свои богатства, раскрывает чертоги и терема…

Кощей Ингибаров пал от руки Кощея Помернцева, и заветное яйцо оказалось в руках у Барнаулова, его задача – спасти Деву и переиграть черного сказочника, сочинившего этот сюжет.

Перековка

Мир вокруг нас состоит из истинно необходимых, хотя и несхожих между собой вещей, таких как шелест воды, пляска огня и запах теплого хлеба. В дождь человеку нужна крыша над головой, ночью – удобное лежбище. Если есть они – есть жизнь, есть надежда, а вдали от городской сутолоки охапка дров и закопченный котелок уже богатство.

Аким загнал машину во двор, за покосившийся дощатый забор, и перенес девушку в избу. Закусив губы, она сдерживала стон, и Аким молчаливо одобрил ее неженское терпение. Он уложил ее на широкую низкую лежанку, накрыл лоскутным одеялом и занялся обиходом: поставил на печь чайник и ведро с водой, распустил на бинты свою белую льняную рубашку и собрал все необходимое для перевязки.

Беленая «голландка», с наивными, нарисованными от руки цветочками, пожирала дрова с радостным хрустом, и в печной трубе по-волчьи завывала тяга. Вскоре избушка задышала сухим надежным теплом, и ожил запах насиженного гнезда и деревенского уюта. Аким открыл дверцу топки, чтобы было светлее, исподволь наблюдая за своим недавним врагом. Девушка по-прежнему не открывала глаз. На восковых щеках плясали тени от ресниц, и губы воспаленно блестели. Он поправил ее разметавшиеся волосы, отер пот с бледного лба и попробовал снять с нее мокрую от пота куртку, но она из последних сил сжала замочек молнии.

– Элан, – позвал Аким. – Доверься мне, я знаю, как тебе помочь! Боги дают душу и дают долю, я испрошу у Богов новой доли для тебя.

Девушка затихла. Он осторожно снял с нее мокрую от пота одежду и повесил ближе к печке. Осмотр раненого колена обнадежил Акима: пуля прошла навылет, не задев кости. Он промыл рану водкой из дружинных запасов и туго перемотал льняными полосами, хорошенько укрыл Элан и сел у открытой дверцы печи, протянув руки к огню.

Что делать дальше? Как жить? Думает ли об этом сильный лесной зверь, в бурю забившийся под корягу? Нет, он вбирает свой запах и слушает удары сердца, он убаюкан глубинным покоем вечности, он мудр мудростью Природы и свят ее святостью. Человек же несет в себе проклятие мысли, он вынужден жить в перепутанном, выдуманном им самим мире, не умея вместить его целиком, отыскать верные тропы и прочитать письмена на снегу утренних снов.

Внезапно девушке стало хуже, она то рвалась подняться, выкрикивала гортанные имена, то резко стихала и лежала в разметавшихся волосах, похожих на крылья черной птицы. Со стороны казалось, что ее дергают за тонкие нити, привязанные к локтям и коленям, и красивая марионетка умирает в страшных конвульсиях. Аким не мог понять природы ее мучений, но знал, как их облегчить.

Его цирковой номер «На капище» был вовсе не демонстрацией таланта и силы дрессировщика, он состоял из волховских шифров и кодов, из первых трогательных шагов человека к познанию Природы и ее материнских тайн.

Он сбросил все, что на нем было, и, повторяя все движения Кунака, по медвежьи прошелся по избе, исполняя танец медведя, медвежий кобяк. Подражая Кунаку, он осторожно возлег на девушку и силой прекратил ее конвульсии. Он переливал потоки своей силы в обмякшее тело: уста в уста, сердце в сердце, душа в душу. В этой первобытной природной пляске перемешались их пот и дыхание, ее черная и его белая гривы. Белый конь и черная кобылица уносились вдвоем в мокрые от росы луга Сварги, в райские поймы Божьей реки.

Он все еще удерживал ее раскинутые руки в своих ладонях, когда она очнулась и приоткрыла мутные от недавнего жара глаза. Плавающий взгляд остановился на Акиме.

– Мола… Мола, – прошептали спекшиеся губы.

– Что? Повтори! Что «мола»? – не понял Аким, точно в эту минуту она просила помолиться о ней.

– Пить, – выдохнула девушка.

Он губами набрал воды из ведра и перелил в ее раскрытые губы. Он передавал ей свою силу и спокойствие. Смертельно усталый, он прилег рядом с нею, не решаясь обнять. За окнами избушки разливался рассвет, а они все так же лежали рядом, словно два бойца, уставшие от смертельной схватки.

Сон и явь мешались в причудливой игре. Он проходил вместе с нею тысячи жизней, от звериного рыка в темной пещере, на подстилке из сочных трав, до первобытного костра, куда он привел ее за руку, как свою первую добычу, и там впервые увидел ее тонкую улыбку победительницы. Он помнил свой воинский шатер с алым стягом на золотом копье. В том сне она была хазарской принцессой с кинжалом чести на серебряном пояске. Он помнил и свой варварский драккар, полный шелка, жемчуга, мехов и вина, но самой драгоценной добычей была она, византийская монахиня, ушедшая от него в синие волны Хвалынского моря. Он настигал и вновь терял ее, не успевая почуять дрожь ее плоти, выпить райский вкус ее губ и упасть в адскую бездну ненавидящей любви. Сны его бежали дальше в незнаемое будущее, где, меняя наряды и облики, они всегда оставались тем, что они есть: неразлучными влюбленными врагами!