Читать книгу "Государевы конюхи - Далия Трускиновская"

Так что следовало сперва убедиться — боярыня то была или не боярыня.

Велев самому себе держать ушки на макушке, а рот — на замочке, Стенька распрощался со сторожами и пошел в сторону Кремля. Домой плестись не было смысла. Утро близилось, до открытия приказа он мог побыть со стрельцами, охранявшими Троицкие ворота, а потом уж следовало так поговорить с Деревниным, чтобы самому от него узнать поболее, ему высказать поменее.

Постановив, что нужно рассказать приметы пропавших вещей, и не более того (этого подьячему должно хватить, чтобы расспросить целовальника!), Стенька успокоился и зашагал по Никитской. Снежок вкусно поскрипывал под сапогами.

— По правую рученьку Волконские князья, по левую рученьку князья-то Репнины, — напевал он, чтобы веселее было. — По правую рученьку морозовский-то двор…

Тут ему показался странным скрип от собственных шагов — эхом он отдавался, что ли?..

Стенька резко остановился, но не остановились шаги! Еще дважды скрипнуло, и сделалось тихо.

Кто-то шел рядом с ним, отгороженный от него высоким забором! Кто-то следил за ним из-за того забора!

Стенька кинулся бежать…

Никто бы не назвал его трусом. На торгу он очень даже бойко покрикивал и замахивался дубинкой. Но там все знали, что он — человек служилый, его тронь — долго потом будешь с Земским приказом разбираться. Тут же, на пустынной улице да перед рассветом, он был беззащитен. Пуля из пистоли, кистень в ухо, да что кистень — та же удавочка-поясок, что прикончила несчастную Устинью, — и все, нет земского ярыжки! Утречком лишь об него споткнутся. А кто, зачем, за какие грехи — так никогда и не разведают!

Хорошо хоть, бежать до Кремля было недалеко. Очень скоро он увидел торчащие в небе рядком две башни, потоньше — Никольская, а потолще — Собакина. Стенька пробежал еще немного и увидел охраняющую Троицкие ворота Кутафью башню. А с другой стороны, на спуске к Неглинной, против Никольских ворот стояло темное здание родного Земского приказа.

То, что его вынесли за пределы Кремля, было, пожалуй, и разумно — подальше от бояр и прочих чиновных людей, поближе к торгам и к простому люду.

В самом же Кремле хватало суеты от стоявшего посередке, боком к Ивановской площади приказного здания, где в тесноте, да не в обиде расположились прочие приказы — Иноземский, Стрелецкий, Ямской, Пушкарский, Разбойный, Сибирский, Казанского дворца, Поместный, Малороссийский, Посольский, Рейтарский, Разрядный и еще Новгородская четь и Галицкая четь.

Там же, на площади, сидели в особой палатке площадные подьячие — безместные, кормящиеся тем, что пишут для неграмотных прямо на колене челобитные и дают советы. Были среди них такие, что усвоили хороший почерк, но сидел один, которого Деревнин с Протасьевым собирались самолично за шиворот проволочь через весь Кремль и сбросить в Москву-реку. Несколько уж раз бывало, что за ним посылали — пусть сам прочитает, что такое накарябал!

Редко так радовался Стенька этому неуклюжему деревянному строению, в котором просторные на первый взгляд палаты посреди дня делались тесны до невозможности — столько сюда шло народу со своими бедами и кляузами.

Никто за ним не гнался, но он все же перешел на шаг лишь возле самого приказа. И бегущего Стеньку, видать, приметили с башни.

Приказ, как оно и должно быть ночью, стоял запертый. Ломиться туда было бесполезно, однако и стоять пнем было того бесполезнее — мороз к утру крепчал, и Стеньке в его теплом, обычно заменяющем шубу кафтане скоро должно было сделаться весьма неуютно. Да и нога, та, что осталась без онучи, начала ощущать холод.

— Эй, там, у приказа! — крикнули ему с Никольской башни. — Кто таков?

— Да свой я, свой! — заорал в ответ Стенька. — Земского приказа ярыга!

— А что ночью шастаешь?

— Баба с печи согнала?

— Из кружала дороги не сыщешь?

Три эти вопроса прозвучали почти одновременно.

И впрямь — растолковывать сторожевым стрельцам о своих ночных похождениях было нелепо. Стенька и промолчал.

— Подожди малость, за час до рассвета Спасские ворота отворять будут, войдешь, погреешься! Как раз пока обойдешь Кремль — и начнут!

— Замерзну я, пока вы отворите, блядины дети! — огрызнулся Стенька.

И тут сторожевые стрельцы завели свою обычную перекличку.

Откуда-то из глубины Кремля запел гулкий, под стать зазвонному колоколу, сочный голос, вывел церковным распевом:

— Пресвятая Богородица-а-а! Спаси-и-и на-а-а-ас!

И тут же издалека, через весь Кремль, от Спасских ворот донеслись слабые, но дружные, почти что ангельские голоса:

— Святые московские чудотворцы! Молите Бога о на-а-а-ас!

И пошло по стенам, по башням:

— Славен город Киев!

— Славен город Суздаль!

— Славен город Смоленск!

— Славен город Казань!..

Все, поди, города перечислили сторожевые стрельцы, взбодрившись при этом. И пора было — вот-вот в Кремле новый день начнется…

Стенька едва не хлопнул себя по лбу — к Боровицким воротам нужно бежать. Эти — хозяйственные, при них тайная калиточка есть, которую и среди ночи открыть могут, а ранним зимним утром там наверняка уже стоят сани с припасами, которые спозаранку потребуются на Сытенном, Хлебенном и Кормовом дворах. Вот там и можно погреться, пока Земский приказ отворят да печи топить начнут.

А толкаться у Спасских вместе с юродивыми, нищими, калеками — это уж пусть кто-нибудь другой. Правда, там же и подьячие стоят, и попы, но сводить с ними знакомства, наступив на ногу или отпихнув плечом, — себе дороже встанет.

Стенька и зашагал вдоль Неглинки, поглядывая на высоченную стену, которая громоздилась на немалой крутизны откосе. Миновал Кутафью башню, стоявшую как раз посередке между Собакиной и Боровицкой, и поспешил, поспешил!..

В Боровицких воротах Стеньку вместе с возом дров знакомые стрельцы и пропустили. И он мимо Аргамачьих конюшен пошел на кремлевские задворки, туда, где, неприметно для знатных людей и заморских гостей, варили, пекли, ставили меды, стирали белье, собирали из-под кур свежие яйца.

Там на Хлебенном дворе уже вовсю топились печи, чтобы подать кремлевским обитателям к завтраку свежие калачи. Стенька пробрался, вызвал знакомого подключника и за полушку приобрел горячий, вкусный, но негодный к столу калач — бок у калача подгорел. Стенька не стал уходить, а пристроился в теплых сенях и неторопливо сжевал покупку.

Скоро уж можно было идти в свой приказ и исполнять службу.

Помолившись про себя Богу, чтобы поменьше сегодня вышло беготни, Стенька через весь Кремль направился к своему приказу и возле Разбойного столкнулся с подьячим Емельяном Колесниковым. Тот, видать, спозаранку заявился сюда, чтобы самым первым что-то разведать.