Читать книгу "Гилгул - Иван Сербин"

* * *

«Двое всадников остановились на расстоянии четырех стадий‹Стадия — расстояние, равное примерно 125 шагам.› от городских стен, но третий подъехал к самым воротам. Его фигура была отчетливо видна на фоне серебристой полуденной травы. На нем красовались начищенные до блеска медные доспехи, медный шлем и багряный плащ офицера легиона. Конь его — невероятно красивый келекийский жеребец вороной масти — нетерпеливо гарцевал на месте, а всадник смотрел вверх, на гребень стены, ожидая, пока на нем появится тот, ради кого он приехал. Аннон быстро поднялся на защитную площадку, спросив на ходу шагавшего по пятам тысяченачальника царской охранной когорты‹$F Обычная когорта состояла из пятисот воинов.›:

— Ты отправил письмоносцев в Арамею?

— Да, мой Царь, — тот почтительно склонил голову. — Если ничто не задержит твоих посланников в дороге, арамеи прибудут не позднее завтрашнего вечера. Войска твоего брата, Царя Моавитянского, появятся завтра к полудню. Иегудеям же понадобится не менее трех суток, прежде чем они сумеют привести свое войско к Раббату. Не останавливаясь, он обернулся и взмахнул рукой. Пятерка стрелков-еламитян, державших в руках высокие медные луки, мгновенно взбежала на стену. Воины остановились, рассматривая ближнего всадника, извлекая стрелы из коротких кожаных колчанов и вкладывая их в тетивы. По улице, от военнохранилища к воротам, проскакал десяток всадников. Горожане опасливо вжимались в стены. У ворот старший манипулы, возглавлявший группу, резко, подняв облако пыли, осадил коня и, задрав голову, посмотрел на тысяченачальника, ожидая приказаний. Остальные встали у него за спиной. Кони фыркали и рыли копытами землю. В отличие от обычной царская охранная когорта была смешанной и вдвое превосходила обычную количеством воинов. В ней насчитывалось две с половиной сотни легких и пять сотен тяжелых пехотинцев, разбитых на манипулы, две сотни всадников и полсотни боевых колесниц. Аннон прошел по гребню стены ближе к воротам, спросил громко, обращаясь к пришлецу:

— Ты звал меня, всадник‹$FНа Древнем Востоке, как и позже, среди римлян и греков, лошади были редки и очень дороги. О ценности лошадей говорит и тот факт, что во время голода египтяне расплачивались ими с Иосифом за хлеб. В отличие от колесничных лошадей, содержавшихся в общих стойбищах, персональная лошадь покупалась и содержалась только за счет хозяина. Потому обращение „всадник“ было синонимом понятия „богатый человек“, „знать“ или „аристократ“.›?

— Я звал тебя, Аннон, сын Нааса, Царь Аммонитянский. — Смуглое лицо всадника смялось морщинами, сверкнули в жесткой улыбке белые зубы. — Мой господин, Царь Иегудейский Дэефет, приказал передать тебе его слова в точности: „Ты сделал, что сделал. Но теперь я знаю, кто ты и где ты. Клянусь именем Господа нашего, Га-Шема, что не оставлю тебя в покое до тех пор, пока ты не умрешь! Я также клянусь именем Господа нашего, Га-Шема, что, если ты сбежишь, мои воины превратят Раббат в дорожную пыль. А после я все равно отыщу тебя, куда бы ты ни скрылся. Теперь это будет нетрудно. Ты знаешь“. Так сказал мой господин. Конь горячо закрутился на месте, поднимая копытами облачка пыли.

— Мой Царь, — звенящим от ярости голосом сказал за спиной Аннона тысяченачальник охранной когорты. — Дай только знак — и этот дерзкий сын пустынной собаки никогда больше не сможет произнести ни слова. Твои стрелки готовы. Они ждут приказа. Аннон посмотрел на стрелков, несколько секунд подумал, затем качнул головой:

— Нет. Этого нельзя делать. — Он помешкал мгновение, а потом крикнул: — А ты не боишься поплатиться головой за своего Царя, всадник? Тот развернул нетерпеливо топчущегося на месте коня и крикнул в ответ:

— Не боюсь. Всем в Палестине известно слово твоего отца, Царя Нааса: аммонитяне не убивают письмоносцев, а также и любого, кто не держит в руке меч или копье. Аннон недобро усмехнулся.

— Я имел в виду не это. Скажи мне, всадник, верно ли, ты — один из тридцати, по имени Урия, сын колена хеттеева? Тот прищурился удивленно:

— Да. Я — Урия Хеттеянин, оруженосец Иоава, военачальника Царя Дэефета. Ты знаешь обо мне?

— Я знаю о тебе слишком много. Узнай же и ты кое-что о себе, Урия Хеттеянин. — Аннон тускло улыбнулся. — Остаток жизни твоей озарен славой и царскими милостями, но смерть ближе и несправедливее, чем тебе кажется. Когда ты вернешься в Иевус-Селим, твоя жена Вирсавия уже будет носить в чреве своем сына Дэефетова. Царь Иегудейский постарается сокрыть собственный грех, и ты умрешь ради благости его. А теперь поезжай, Урия Хеттеянин, и передай Царю своему, Дэефету, что я выслушал его слова и позволил тебе уйти живым. И поторопись, пока я не передумал и не нарушил слово отца своего. Урия удерживал коня не меньше минуты. Он смотрел на Аннона, а Аннон смотрел на него. Казалось, между ними протянулась невидимая нить, не позволявшая оторвать взгляд друг от друга. Наконец Урия тряхнул головой, усмехнулся недобро и крикнул:

— Может быть, ты — прорицатель‹$FПрорицатель — гадатель. Здесь — презрительное обращение. На Древнем Востоке прорицатели в отличие от пророков не пользовались уважением. В Священном писании слово „прорицание“ употребляется в смысле ложного пророчества.›, Царь Аммонитянский, но мне никогда прежде не приходилось слышать о прорицателе Анноне из Раббат-Аммона. Знай также, что меня не пугают слова твои, полные яда. Я не боюсь смерти, и, если Господу понадобится жизнь моя, значит, так тому и быть.

— Жизнь твоя, возможно, понадобилась бы Господу, но смерть твоя Ему не нужна, — усмехнулся Аннон. — Поверь мне. Я знаю, о чем говорю. Ты спокойно дожил бы до старости и умер бы счастливым в окружении жены, многих детей и детей от детей своих, если бы набрался смелости хоть раз открыть глаза и оглядеться вокруг. А теперь уезжай, один из тридцати, всадник Урия Хеттей, пока я не приказал воинам догнать и убить тебя. Всадник резко развернул коня и ударил пятками в бока. Черные фигурки Дэефетовых вестников еще некоторое время были различимы в облаках серой неподвижной пыли, висящей над дорогой, но вскоре они исчезли».

* * *

Он проиграл, подумал Саша, засыпая. Аннон проиграл. А жаль, неплохой вроде мужик. Честно, жаль. И, уже проваливаясь в серебристые клубы сна, успел додумать за долю мгновения: надо бы посмотреть завтра в Библии, что там случилось с этим оруженосцем и его женой… А на грани сна и бодрствования Саша вдруг увидел человека — мужчину лет сорока, с худым, изможденным лицом, на котором запеклись черные дорожки крови, с синюшными кругами вокруг глаз и острым подбородком, покрытым редкой седой щетиной. Тело его скрывала серая, залитая кровью милоть. Мужчина стоял посреди комнаты, в пригашенном свете торшера, и печально покачивал головой, монотонно приговаривая:

— Мне жаль тебя. Мне тебя жаль.

14 АПРЕЛЯ, ‹R›

НОЧЬ С ЧЕТВЕРГА НА ПЯТНИЦУ.‹R›

ПРЕДВЕСТНИК ЗЛА

02 часа 31 минута Из-за прикрытой двери кухни доносилось яростное шипение раскаленной сковороды, а по квартире растекался аппетитный и вкусный запах жарящихся котлет. «Значит, — подумал Саша сквозь сон, — Татьяна все-таки решила остаться». Вот после этой фразы он и проснулся окончательно. Резко сел и заполошно посмотрел на часы. Половина третьего ночи. Какие, к черту, котлеты? Сердце икнуло испуганно и провалилось куда-то вниз, уцепившись тонкими нитками артерий за кадык. И сглотнул Саша судорожно, глухо, как будто в барабан ударил. И облился холодным потом. Сам собой всплыл в голове образ Андрея, ушедшего вчера около одиннадцати. А он сам уснул, стало быть, за двенадцать. Не поехала бы Татьяна к нему в такую позднотень. А хотя бы и поехала, не стала бы она ничего жарить в такой-то час. Разбудить, чтобы заняться любовью, — в это он мог поверить. Но жарить котлеты… Саша огляделся и усмехнулся криво. Драгоценной книги не было. «Вот, стало быть, зачем пришел ночной визитер», — подумалось ему. Впрочем, через мгновение на ум пришла другая мысль. Назовите хоть один случай, когда вор, вместо того чтобы взять краденое и сматывать удочки, принялся бы кашеварить. Переволновался? Или оголодал? Стараясь двигаться как можно тише, Саша сунул ноги в тапки и огляделся в поисках чего-нибудь, что можно было использовать в качестве оружия. Например, хрустальная пепельница. Тяжелая. Такой если по голове со всего размаха врезать — мало не покажется. Он вытряхнул окурки на ковер, зажал пепельницу в ладони и тихо-тихо, крадучись, пошел к кухне. Последние шаги и вовсе проделал, как заправский разведчик, совершенно бесшумно. В сущности, это было смешно. Человек, жарящий котлеты, не мог слышать его шагов, но страх — именно страх, а вовсе не осторожность! — заставлял двигаться именно так, бесшумно, скрытно. Саша чувствовал себя диверсантом, заброшенным в расположение вражеских войск, причем абсолютно голым. Перед дверью он выждал секунду, решая, что же лучше — ворваться в кухню с диким боевым кличем или же, напротив, постараться подкрасться к тому, кто жарит эти чертовы котлеты, как можно ближе, а потом уж шарахнуть пепельницей по затылку. Перевесило второе. Хотя основным решающим фактором был опять-таки банальный страх. Саша плохо представлял себе, как он будет бить этого… таинственного кулинара, если тот повернется к нему лицом. Ему никогда еще не доводилось бить человека. Даже в подростковом возрасте он дрался всего один раз. Здесь же ситуация была критической. Саша медленно приоткрыл дверь. Заскрипели противно петли.