Читать книгу "После измены - Мария Метлицкая"

Так в чем же его вина? В том, что ему захотелось праздника? Новых, ярких впечатлений и ощущений? В том, что он обратил внимание на женщину более свежую, молодую и яркую? Что у него появилась потребность пережить, освежить, впечатлиться?

Даже жаль его, бедного, – не сложилось! А сколько его собратьев начинают жить заново, с нуля? Рожают новеньких деток, строят новое гнездо.

Правда, за чей счет… Что там с их «бывшими» в тот момент, когда они проходят, пролетают и проплывают по новым жизненным рекам и коридорам…

Но это уже никого не волнует.

Правда, не все на это решаются, не все. Не все такие отчаянные храбрецы. Как говорил драматург Володин: «Ну как я уйду? Это и выговорить невозможно!»

Правда, кто-то собирает чемодан молча, без объяснений. Ну, у кого на что хватает духа…

У всех разная степень ответственности и нравственности. И разве нравственней и ответственнее те, кто и вовсе не уходит? Кто продолжает делить свою жизнь на двух женщин, на две семьи? Кто мучается сам – не жалко – и мучает еще как минимум двоих?

Сходит спесь, сходит. Набираюсь ума, набираюсь. Гордыня моя, огромное и бескрайнее облако, скукоживается, тает, сдувается.

Взгляд на себя со стороны – вот как это называется.

Тоже, между прочим, подвиг. Особенно на фоне свеженьких оскорблений и обид.

Ну, ну. Посмотрим. что будет дальше. Посмотрим, как ты поведешь себя, милая моя, несчастная.

Но точно прогресс. Радоваться? Не получается. Как-то еще грустнее в связи с переменой концепции. Увы!

Я неисправима в своем «оптимизме».

Господи, помоги!

* * *

– Ты с ним спишь? – Это мама. Вполне в ее духе.

Я поперхнулась и промолчала.

– Ну, в принципе, я так и думала. – Она тяжело вздохнула. Очень тяжело. И на этот раз я ее разочаровала. Она зловеще усмехнулась: – Боишься осквернить свое юное и непорочное тело?

Я не поддалась на провокацию, ответила серьезно и как есть:

– Нет. Просто – боюсь.

Мама задумалась.

– А ты с закрытыми глазами. Как в омут, – осторожно посоветовала она.

– Я высоты боюсь. И воды остерегаюсь. И вообще, «как в омут» – это не для меня. Не мой стиль, так сказать.

– Что делать? – Мама стала явно доброжелательнее. – Это как работа, как поступок, если хочешь. Во благо и во спасение, так сказать.

– Во чье благо и чье спасение? – задала я дурацкий вопрос. От смущения, если по-честному.

– Твое, глупая! – возмутилась мама.

Я снова ее расстроила.

Мама положила трубку первая. Через пару минут раздался звонок.

– Вам надо куда-нибудь уехать. – Ее голос просто звенел. – Да, да! Обязательно – уехать. В какое-нибудь путешествие, в новую страну! На море или в горы!

– Или в леса. А можно в поля. – Я позволила себе поупражняться в остроумии.

– Да куда угодно! Какая разница! – Мама на мой юмор не повелась. – Романтику можно найти где угодно! Хоть в шалаше в Разливе!

Правильно. Лучше в шалаш. Дешевле, по крайней мере. Да и за исход этого мероприятия я не ручаюсь. Чего деньги-то тратить!

Нет, это я от растерянности. Я понимаю, что мама права. Мне что, самой отправиться в турбюро и заказать круиз? А потом торжественно, перевязав голубой ленточкой, вручить ему конверт?

Хорошая мысль, свежая. Но – не для меня. Это точно.

* * *

Все оказалось гораздо проще – конверт, правда, без голубой ленточки, принес он сам. Я заметила, как дрожат у него руки. Не сдержалась, спросила:

– А это что?

– Сюрприз! – ответил он.

– Еще один? – съязвила я.

У него дрогнули губы, но он промолчал. Я вскрыла конверт. Ну понятно – две путевки, два билета. На Ситию, естественно. Как там у поэта? Не возвращайтесь к былым возлюбленным?

Не возвращайтесь на места боевой, так сказать, славы…

Не входить дважды в одну воду. Или – попробовать? Терять-то, в принципе, уже нечего… Все, что можно, уже потеряно. И растеряно. Крошки с чужого стола… Хотя – почему с чужого? Это как посмотреть. Попытка не пытка, а средство для выживания – в нашем случае, по крайней мере.

Я внимательно изучила бумаги и подняла на него глаза.

– Ну, что ж, идея неплохая. В конце концов, море и солнце – это всегда хорошо. При любых обстоятельствах. Даже самых печальных. Хуже, я думаю, не будет. И даже, скорее всего, все встанет на свои места! – сказала я и уточнила: – В смысле – надо ли нам это в принципе!

– Хуже не будет. – Он выглядел почти счастливым и тихо добавил: – Спасибо.

Итак, мы едем. Я дала согласие. Боже! Что я несу! Я дала согласие! Мама сказала: «Лучше бы ты просто – дала. И денег потратили бы куда меньше». Еще моя остроумная мама прокомментировала мой отъезд так: «Торжественное прощание с невинностью».

Ладно, пусть упражняется в остроумии. Врачи – циники априори.

* * *

Я собираю вещи. Обычно я собирала один общий чемодан – большой, вместительный, на двоих. Теперь у меня свой, отдельный, небольшой и достаточно удобный. Муж заглянул в комнату, посмотрел сначала на мой автономный чемодан, потом – задумчиво – посмотрел на меня. Я понимала, что у него в голове. А в голове у него были сплошные, судя по всему, сомнения. Нужно ли было вообще связываться с такой придурочной бабой и тратить деньги на поездку.

За ужином, не поднимая глаз, как бы между делом, он сказал:

– А номер у нас один, Ира. Может, это неправильно?

Вот что мне ответить? Что? Что я еду с ним, что жить буду, разумеется, в одном номере, что номер он – не сомневаюсь – заказал с одной кроватью и что я…

Боже мой! А мне ведь почти пятьдесят! Ну не смешно ли? Бояться лечь в постель с собственным мужем, с которым прожила больше двадцати лет. Точнее – двадцать четыре года.

Правильно мама сказала: «Это от того, что он у тебя первый и единственный. Бог с ним, что первый. А вот то, что единственный… Были бы еще мужички… Так ты бы долго не раздумывала, скромница наша, схимница».

Я, честно говоря, поперхнулась. Вот от родной матери такое услышать!

Я готова к подвигам! Ура!

Самой смешно.

* * *

На Ситии было прекрасно. Ну что может быть плохого на Ситии? Лазоревое, без единого облачка небо сливалось с голубыми крышами домов и церквей. Море добавляло в эту наивную голубизну чуть-чуть бирюзового и изумрудного. Не стесняясь, пели птицы. Бугенвиллеи всех возможных и невозможных расцветок осыпали булыжные мостовые пестрым и густым ковром. Воздух пах цитрусовыми, горячим хлебом и только что смолотыми кофейными зернами.