Читать книгу "Урожденный дворянин - Антон Корнилов"

– Я ведь уже дал вам свое обещание, Мария Семеновна, – просто сказал Олег.

«Он что, серьезно, собирается что-то предпринимать? – испугалась директор. – А впрочем, – вдруг засомневалась она. – Не знаю, где и кто воспитывал парня, но воспитан он безукоризненно…»

– И… как же ты собираешься действовать? – осторожно поинтересовалась она.

– Вестимо, как, – ответил Олег, пожав плечами. – Словесными убеждениями и личным примером.

– Надо же… – усмехнулась Мария Семеновна. – Тогда – ладно.

«Он еще и педагог, – подумала она. – Ну… пусть. Вреда не будет. По крайней мере, ближе сойдется с ребятами…»

– Да и… Извольте написать мне и Насте увольнительные, Мария Семеновна, в самые приблизкие дни, – упрямо напомнил Трегрей. – Для визита в полицейское отделение.

Мария Семеновна потерла пальцами виски.

На этой неделе воспитанник Олег Гай Трегрей заходил к директору уже дважды – с одной и той же настырной просьбой. Мария Семеновна собиралась уже, как и в прошлые посещения, отправить Олега восвояси со словами: «Никаких увольнительных, не морочь мне голову, Трегрей» – при этом внутренне удивляясь тому, почему этот парень не плюнет на формальности и не попытается попросту сбежать в город, если уж ему так приспичило – но сегодня отчего-то задумалась. Странный вышел сегодня разговор у нее с воспитанником. Вдруг Мария Семеновна не то что подумала – почувствовала, что Олег не столько хочет добиться разрешения на выход в город, сколько убедить ее, директора детдома, в необходимости написать заявление в полицию. А что, если на самом деле получится?..

– Это очень серьезное решение, Олег, – проговорила Мария Семеновна. – Самые серьезные решения приходится принимать, когда дело касается не тебя, а других людей… В любом случае, если кто-то куда-то и пойдет что-то писать, то только со мной. Понятно?

– Вестимо, – ответил Олег. И, поднявшись, в странной своей манере по-военному коротко поклонился.

Глава 2

– Недолго им гулять осталось. Повяжем в ближайшем времени. Почему так говорю: действуют уж больно нагло. Лиц не скрывают, на дело идут практически в открытую. Хотя отпечатки уничтожили профессионально, да и сработали быстро и ловко…

Старший лейтенант Никита Ломов замолчал, потому что почувствовал: сидящий напротив него Николай Степанович его не слушает.

Сцепив руки на коленях, Переверзев сидел ссутулившись, вперив взгляд в пол.

– Наверняка гастролеры, – заговорил снова Ломов. – В последнее время в городе преступлений с таким почерком не совершалось. Видно, недавно в гости к нам прибыли.

Переверзев и на это никак не отреагировал. Вот уже минут десять, наверно, он сидел так – не двигаясь, весь сжатый, словно стянутый невидимыми путами, какой-то потемневший и уменьшившийся. Никита, пока вел допрос, прямо-таки заставлял себя смотреть в глаза отставному прапорщику. Ломов знал такой взгляд, встречающийся у многих потерпевших: боль, недоумение и растерянность были в этом взгляде. Но одно дело – допрашивать чужого человека, все случившееся с ним воспринимая материалом для работы, и совсем другое – когда через стол от тебя сидит тот, кого ты давно и хорошо знаешь. Невольно переносишь на себя его несчастье, подспудно примериваешь: «А если бы и со мной так?..» А от таких мыслей кому угодно сделается жутко.

Впрочем, все, что от него требовалось, Николай Степанович рассказал четко и дельно; правда, голосом отстраненно глухим, механическим, точно говорил не о себе и своих родных, а о совершенно посторонних людях. Когда вопросы у Никиты иссякли, Переверзев застыл на стуле. Будто аппарат, отработавший необходимые действия.

– Найдем мы их, Степаныч, – негромко выговорил старший лейтенант. – Никуда они от нас не денутся. Пробьем по смежным регионам, узнаем, откуда прибыли, кто такие… Явно эти твари недавно в городе. Только начали свою «серию».

Переверзев молчал.

– Ты бы шел домой, – неуверенно сказал Ломов. – Если что вдруг – я сразу же тебе сообщу.

Николай Степанович пошевелился, поднял голову.

– Понимаешь, Никит, меня тогда как сердце позвало домой, – безжизненно выговорил он. – Вот потянуло и все. Приезжаю, открываю дверь: что такое? Свет включен, телевизор бубнит, а в гостиной никого нет. Времени – около часу. На кухне они, что ли, чаевничают? Только на кухню двинулся, из спальни мычание какое-то… Я туда свернул. А там… Понимаешь, вся кровь, какая во мне была, в голову ударила. Стою, башка гудит, глаза распирает. И двинуться не могу. А Ленку я даже не узнал поначалу… Лицо все распухшее, красное. Ноги голые, все в синяках… и кровь… Кусали ее зверюги эти… А Тамара. Врачи скорой, когда приехали, сказали: еще бы несколько минут – и все. Вроде как внутреннее кровотечение у нее. Сразу на операционный стол.

– Живы ведь все остались, – глядя на свою руку, выводившую бессмысленные кривули на чистом лице бумаги, произнес Никита. – Это… большое везение. Легко могли бы прирезать, чтобы свидетелей не осталось.

– Как будто это меня изнасиловали, – проговорил Переверзев. Он, видно, и сейчас не слушал старлея, говорил будто сам с собой. – Как будто надо мной надругались… Как же так можно, а? Да пусть бы лучше квартиру спалили, а их не тронули…

– Ты бы… шел домой, Степаныч, – снова предложил Никита. – Отдохни. Вон, на себя не похож. Выпей малость, чтобы полегчало. Все уже случилось, ничего не изменишь. И все-таки… могло ведь и хуже быть…

Он и сам соображал, что говорит ерунду, но ничего другого в голову не приходило. Да в подобных случаях редко кому что толковое приходит в голову, поэтому обычно и говорят – одну и ту же ерунду. Ломов мельком глянул на Переверзева, и вдруг остро почувствовал, как тому не хочется идти домой, не хочется оставаться наедине с самим собой. Жена и дочь в больнице, квартира до сих пор хранит следы произошедшего (тут уж как не прибирайся, все равно останется что-то, что будет напоминать о страшном событии).

«Навалилось на мужика, – подумал Никита, мучаясь от того, что Николай Степанович до сих пор находится в кабинете, распространяя волны тоски и безысходности – ощущаемые до того ясно, что Ломов едва справлялся с желанием встать и открыть настежь окна и двери. Будто сквозняк способен разогнать черные эти волны. – Сначала увольнение, теперь – вот это…»

Несмотря на то что отставной прапорщик никому не говорил об истинной причине своего увольнения, все отделение уже было в курсе, с кем именно его угораздило схлестнуться, и даже – откуда звонили Рыкову, требуя Николая Степановича наказать. Черт его знает, каким образом распространяются подобные слухи.

– Да… – сказал Переверзев, поднимаясь, – пойду…

Он вытащил сигареты, прикурил (Никита в который раз отметил, как дрожат его руки). И, ссутулившись еще резче, замер у стола. Что-то мешало ему уйти.

Ломов тоже встал – как бы проводить Переверзева.

– Степаныч, – сказал Никита, – ты же сам понимаешь, никто от такого не застрахован. А я тебе обещаю: все, что от меня зависит, сделаю, но гадов этих найду. Михалыч твое дело на свой учет поставил. Велел ему напрямую обо всем докладывать. Понимаешь?