Читать книгу "Что-нибудь такое - Алла Львовна Лескова"

за стойкой в библиотеке, в отделе, где заговорила, заверещала по-эстонски как миленькая, до сих пор говорю, надо же… Там одни эстонцы работали, по-русски не говорили, хотя все знали и понимали, окунули в среду с головой, выплывай как хочешь, ори, зови на помощь, бесполезно, взбивай лапками сметану, выплывай, если жить хочешь у нас.

Выплыла. Спасибо за невольные гениальные курсы чужого языка последнему моему в Эстонии коллективу. Они плакали, когда увольнялась, отвальную им устроила, улетала навсегда в Алма-Ату. Подарков надарили, плакали. А я думала, эстонцы не плачут.

Все плачут. Все народы.

Вииве… Элегантная одинокая завотделом. Очки поблескивают, всегда улыбка вежливости, но искренняя, редкое сочетание, а на спине огромный… горб. И ходит Вииве, ходила… ходила так, как будто не подозревала об этом горбе. С достоинством, без суеты, без извинения за свой уродливый горб. Ей-богу, она о нем не знала, так ходила, так держалась, так разговаривала. Как будто от нее скрыли и так и не признались… что горб у тебя, Вииве. Так она ходила, да.

Вот такая была Вииве, всегда меня к телефону звала с двумя «л», Алла, как-то выделяла эти две буквы. Она всегда у телефона сидела, всех звала к нему. Потом тактично вставала и уходила, пока разговаривали.

Тарту… Общага, ой… Клопы сначала. Убили! Эстония и клопы. Недавно была в Тарту, на том месте уже хай-тек, то же общежитие, но не узнать.

Юрий Михайлович Лотман, Минц Зара Григорьевна, мой руководитель научный, одни светила. Но светила издалека же только видны, когда на небе. А вблизи Юрмих, Зара, Паша, Боря… О великих тогда так только, еще дураки были. Юные придурки.

Теперь светила почти все там, где положено.

К морю приезжаю, теперь тянет, теперь скучаю.

Как скучают иногда по красивой, ухоженной, хозяйственной, элегантной, сдержанной бывшей жене, приезжают иногда проведать и вспомнить, кофе вместе попить, а потом опять к любимой, родной возвращаются. К несовершенной, но с которой счастлив.

Эстония… Твой свежий ветер чувствую с моря, и шум сосен…

Твоя сказка старого города… Твое озеро Харку около моего дома в белые ночи, и лодки под розовым предрассветным небом… И ни души. Только зябко, и он рядом в лодке, свой свитер натянул на меня, дрожал весь, я думала, что от холода. Обнял, за спиной сидел, всю обнял, двое в лодке.

Но так и не поцеловал. Много раз об этом писала, очень сильно было.

Жаль, Эстония, что ты теперь не с нами. Впрочем, тебя с нами никогда и не было…

Зяблик

Есть люди, чьи имена вспоминаются только с суффиксом – ка.

Райка.

Ну, никак не Рая, вообще никто не называл ее Рая, только Райка, хотя мы все были тогда намного моложе ее, а ей аж сорок было.

Я только устроилась на эту работу, только приехала в Алма-Ату.

Директор был такой вельможа, весь в окружении атрибутов вельмож того времени. Высокое царственное кожаное кресло, непомерно большой стол, портрет вождя на стене, завоеванные на выставках, ярмарках книг награды ровными рядами.

«Посидите несколько месяцев корректором, даже меньше, потом редактором возьму, ждем, что место скоро освободится», – сказал он мне. В корректорской, после чопорной Эстонии, где каждый ест свой красиво завернутый бутерброд в обед и рассчитывается до копейки за булочку, которой ты угостила, в нашей корректорской была просто семья из разных народов.

Кореянка и хохотушка Ольга, которая угощала всех корейскими острыми домашними заготовками.

Уйгурка Ася, молчаливая, худая, длинная, но очень добрая. Приносила уйгурские манты с тыквой, баловала нас часто. И татарка Райка, тоже на общий стол выкладывала свои татарские блюда.

Райка сидела в своем углу и все время мерзла, хотя было лето и была жара.

Есть люди, которые мерзнут всю жизнь, им как будто холодно жить.

Райка поэтому попивала каждый день, дома, после работы, и приходила утром помятая, с запашком и невыспавшимися синяками, садилась в свой угол, нет, сначала шла курить, она много курила, потом садилась в свой угол и начинала корректуру. Корректор была прекрасный.

У Райки было потрясающее чувство юмора, редкое, и она на каждое мое слово хохотала, по нарастающей. Я любила ее смех.

Смеялась она хрипло, много курила и пила, как я уже говорила, часто.

Обожала своих детей, их было трое, а мужа не было, не знаю, не помню, что с ним там было. Жили очень бедно. Дети ее тоже очень любили, и рассказывают, что когда она умерла, то были безутешны и до сих пор плачут. В общем, Райка, не Рая, и уж никак не Раиса.

Наконец меня перевели в редакторы, но пока я оставалась в корректорской. Рабочее место пока было там. Весть о моем редакторстве разнеслась по издательству, как чернобыльское облако. И Райка перестала со мной разговаривать, просто не замечала. Сидела в своем уголке, тихо поеживалась и часто выходила курить с больно уж прямой спиной, особенно когда мимо моего стола шла.

Зарплата редактора была неплохая, хорошая даже очень, с корректорской не сравнить.

Оказалось, что все, за спиной, считали меня любовницей директора, мы с ним были одной национальности, и вот он продвинул свою, а татарку Райку с тремя детьми и без мужа, сто лет уже корректором просидевшую, не продвигал.

Какая любовница! Вы с ума посходили… Он же прекрасный семьянин, вельможа наш, такие – все прекрасные мужья, и вообще. Он коммунист! Какая к чертям любовница! Совсем не мой герой, совсем.

В общем, обиделась Райка, не разговаривает, спину выпрямляет, как только мимо моего стола курить выходит… Не с кем стало смеяться. А смеялась она всегда впопад и заразительно. Не переубедила я никого. Все равно любовницей считали. Свою продвинул, шептались. Смех…

Ну, пусть.

И вдруг наш вельможа отодвигает в очереди на квартиру, тогда очереди были, списки на получение квартир, простую рабочую типографии и отдает эту квартиру своей родной дочке, которая вообще к издательству отношения не имела, а только к его директору. Издательство зашумело.

Инициативная группа собрала всех и вельможу пригласила. И ту рабочую типографии, у которой квартиру забрали для вельможной доченьки.

Люди выступали, потом к трибуне, тогда везде были трибуны, пошла я. Беспартийная. А собрание было партийное.

Я сказала все, что хотела, ему, своему как бы любовнику. Потом мне звонили домой и говорили, что в зале была такая трепетная тишина, и я говорила «трепетно», и все поняли, что нет, любовнику такое и так не скажешь, нет.

И на следующий день Райка со мной снова стала разговаривать и смеяться.

Если честно, я ее любила,