Читать книгу "Лесные сторожа - Борис Николаевич Сергуненков"

мне ничего, Баренцев. Будем взрослыми и откровенными до конца: ваши признания ни к чему. Идите спать.

И она подтолкнула меня в спину. Я шел, слепо глядя на улочку, на огни маяков. Маяки говорили мне: вот так начинается твой путь, солдатик. Плыви по морю человеческой жизни. Куда-то тебя занесет?.. А в эту бухту вход заказан.

Я принял этот удар, как должное, но сдаваться не хотел. На следующий вечер я не пошел к Басманову — пролежал в дальней стороне пляжа, а когда собрался домой, увидел того физика из МГУ и ее. Они сидели неподалеку на низком деревянном лежаке и о чем-то мирно беседовали. Я не слышал ни слова, только какое-то невнятное бормотание, хоть это было в десяти шагах.

Я подошел к ним.

— Привет! — сказал я.

— А, это вы? — недовольно вымолвила Женя. — Что вам надо?

— Не вас, — ответил я. — Эй, иди-ка сюда, — сказал я парню и отошел на несколько шагов к морю.

Парень неторопливо приблизился ко мне.

Ростом он был выше меня и плотнее, но мне казалось, что это обыкновенный заучившийся студентик, который побежит от первого удара.

— Что случилось? — спросил меня парень.

— Видишь, какое дело, — сказал я, стараясь казаться спокойным, — дело в том, что мне не нравится твоя физиономия. Ты уж, конечно, в этом меньше всего виноват. Я не художник, но люблю все красивое, и я, пожалуй, немножко тебе ее подправлю.

Моя наглая, глупая фраза удивила парня.

Я ударил его первым, я целил ему в лицо, но он увернулся, и мой кулак чуть задел плечо. Это меня только раззадорило. Я ринулся на него и пытался ударить еще и еще, но в глазах сверкнули искры, а в голове загудело, и я повалился на песок.

Я приготовился к тому, что меня начнут бить ногами, но только услышал испуганный женский голос:

— Вы его убили?

Парень наклонился надо мной, бережно поднял голову. Я глянул на него с ненавистью.

— Ничего, жив останется, — сказал он и тихо добавил одному мне: — Не сердись, братишка, будь здоров.

Противник оказался сильнее меня. Он разделался со мной двумя ударами. Как я жалел, что поблизости не было заводских ребят: они бы ему показали «братишку».

Ночью на пляже меня нашла Настя.

— Ой, — сказала она, — тебе плохо, тебе больно. Дай я вытру тебе лицо. Скажи, что случилось, кто тебя побил? Я пойду и убью этого негодяя. Скажи, кто это сделал?

— Отстань, — сказал я, — не твое дело.

— Идем домой, — звала меня она. — Ты увидишь, я расправлюсь с ними.

Но я не шел, я переживал свое первое горе.

Рассвет застал меня на пляже у низкого деревянного лежака. Медленно поднималось солнце и блестело на воде крупными искрами. Появились уборщицы. Граблями они ровняли песок и собирали мусор. Лежать на пляже с разбитым, заплаканным лицом, тем более, когда возле тебя торчит девчонка, становилось неудобно. Я снял туфли, закатал брюки выше колен и берегом моря отправился домой в город. Настя следовала за мной по пятам.

В городе я встретил Петра Абрамовича, он шел по улице в потертом пиджачке, вместо запонок виднелись канцелярские скрепки. Он проницательно глянул на мои зловещие синяки, словно видел, что за история приключилась со мной вчера на пляже, и неодобрительно сказал:

— Ты дурак. Ты не знаешь, как жить. Чуди покуда. В армии тебе покажут, что такое дисциплина. Или у нас девчонок в городе мало?

Рубашка и брюки у меня были выпачканы в грязи, в таком виде я стеснялся показываться матери на глаза, и Настя затащила меня к себе домой.

— Ты отдохни, — сказала она, — а я быстро выстираю рубашку.

Я нехотя лег и тотчас уснул. Спал я крепко и проснулся часов через пять. Настя мыла пол и не замечала, как я глядел на ее босые, мокрые ноги. Увидела, спросила:

— Проснулся?

— Проснулся, — буркнул я.

В комнате стояла тишина. Я лежал на Настиной кровати, узкой, почти в одну доску. В окнах пузырилась марля, и было тихо.

Свежая, выстиранная и выглаженная рубашка, перекинутая через спинку стула, говорила о том, что утро кончилось. Об этом говорил и свет знойного полдня за марлей, и жаркий воздух, и неприятное состояние залежавшегося тела.

Я нисколько не удивился тому, что вчера был побит, ни тому, что умывался из чужого умывальника, сидел за чужим столом, медленно ел чужой хлеб, и, уходя, сказал:

— Пойдем в горы. Вечером.

Был мой последний вольный день. Штопаный туристский рюкзачишко лежал набитый до отказа всякими ненужными вещами: шерстяными носками, тряпкой, чтобы вытирать ноги, двумя шелковыми сорочками. Мать никак не могла примириться с мыслью, что в армии они мне совершенно не пригодятся.

Днем я облазил весь город. Заходил в магазины. Постоял у кассы кинотеатра. Долго рассматривал афишу, на которой были нарисованы парень и девушка. Они улыбались, и я улыбался.

Небо, и море, и узенькие улицы города распахивали передо мной столько простора, что в моей голове без всякой геометрии и абстрактных понятий укладывалась мысль о бесконечности и некой точке в пространстве. Этой точкой был я.

У бойкой смазливой мороженщицы я купил две порции эскимо: одну себе, другую Насте.

Так я ходил до темноты, а вечером мы отправились с Настей в горы.

Для всех это было обычное воскресенье, а для меня нет.

С горы были видны огни маяка, но отсюда они казались ближе, чем из домика Басманова. Настя была в новом платье и новых сандалиях. Я шел сзади, а она бежала впереди меня. Нигде не отдыхали, словно торопились к назначенной цели.

Когда я догнал ее, я спросил:

— Ты