Читать книгу "Парижане и провинциалы - Александр Дюма"

— Ничего не говорите, и предоставьте все мне. Только спрячьте ваше ружье… Что, папаша Лажёнес, этот бродяга Фигаро не меняет своих привычек? — обратился он уже к смотрителю.

— Где он? Где он? — вскричал разъяренный старик. — Я прикончу этого казака, где он?

— Вот как? Ну, он теперь далеко, папаша Лажёнес, если продолжает все так же удирать. Смотрите-ка, смотрите, видите его вон там? Ах! Как он мчится в свою конуру!

— К несчастью, — произнес Лажёнес, в прошлом, возможно, и заслуживший это прозвище, но вот уже более тридцати лет, безусловно, не имевший права его носить, — к несчастью, мое ружье было заряжено тройкой. Но для этого казака Фигаро у меня в будущем всегда будет при себе крупная картечь.

Папаша Лажёнес видел казаков в молодости, и молва даже утверждала, что он довольно ожесточенно пресекал их попытки мародерствовать в деревнях, прилегающих к лесу. Эти слухи основывались на том, что после возвращения императора, в 1815 году, он продал дюжину часов г-ну Дюге, продавцу-ювелиру, хотя никто никогда не слышал, чтобы Лажёнес получил наследство от родственника-часовщика.

Из этого следует, что эпитет «казак» служил для патриота

Лажёнеса самым тяжким оскорблением, которое он мог бросить не только в лицо человеку, но и послать в адрес собаки…

— О! — вскричал Бастьен в ответ на эту ужасную угрозу. — Вы правильно сделаете, папаша Лажёнес, но будьте спокойны, вы задали псу перца, и он больше не вернется. Не хотите ли что-нибудь сообщить господину Мадлену? Мы едем к нему, и вот этот господин, его лучший друг, возьмет на себя труд засвидетельствовать ему ваше почтение.

— Мое полное и искреннее почтение, Бастьен, полное почтение. Нет, мне нечего ему сообщить, кроме того, что господин Савуа, старший инспектор, в минувшее воскресенье на построении сказал мне: «Боше (такова была настоящая фамилия смотрителя, тогда как Лажёнес было его насмешливое прозвище), имейте в виду, что, если господину Мадлену придет желание поохотиться в ваших угодьях на кролика или даже на зайца, вы должны сделать все, чтобы доставить ему это удовольствие. Я беру это на себя». О! Господин Кассий — человек, достойный уважения, а его собаки, хотя их и зовут Картуш и Мандрен, никогда не сделали бы того, слышите, никогда в жизни, что сейчас сделал этот казак Фигаро!

И, погрозив кулаком в направлении Виллер-Котре, куда, как он полагал, скрылся беглец, старый смотритель послал в адрес Фигаро самое страшное проклятие и последнюю угрозу.

Затем старик исчез в лесу, на опушке которого он все это время стоял.

— А теперь, — произнес Бастьен, обращаясь к г-ну Пелюшу, — послушайте меня, хозяин. Вот вам конец веревки; если вы мне доверяете, то быстренько привяжите Фигаро к чему-нибудь надежному, иначе у вас могут быть неприятности, прежде чем вы прибудете в Вути.

— Благодарю, господин Бастьен, — ответил г-н Пелюш. — Я привяжу его к своей ноге так, что буду чувствовать малейшее его движение.

— Что же, а ведь это отличная мысль, мысль, достойная охотника. За дело, хозяин, за дело.

Пока г-н Пелюш привязывал Фигаро к ноге, Камилла платком промокала кровь, сочившуюся из раны пса.

— Ах, отец, только посмотрите, в каком состоянии по вине этого злого человека находится бедный Фигаро!

— Это что! — сказал Бастьен, погоняя лошадь. — Этот разбойник попадал и не в такие переплеты. Едва выглянет солнце, рана быстро подсохнет.

Поскольку они уже достигли вершины горы Данплё, лошадь перешла на рысь, увлекая за собой шарабан с пассажирами.

— Ну вот, — сказал г-н Пелюш, закончив завязывать под коленкой морской узел. — Если господин Фигаро сумеет развязать это, то он редкостный ловкач.

Так как приблизительно через сорок минут путешественники достигнут конца своего пути, посмотрим, что происходит в доме г-на Мадлена, где их совершенно не ждут.

Когда встал вопрос о выборе тихого места, где Мадлен намеревался провести остаток своих дней, он, следуя одновременно загадочной, таинственной нежности, которую он всегда неизменно питал по отношению к Анри де Норуа, чьим крестным отцом, как мы уже говорили, он был, и своему увлечению охотой и рыбной ловлей, оставил в стороне вопросы живописности и остановился на Суасонё.

Итак, он решил обосноваться в деревушке Вути, входящей в коммуну Норуа.

Ему посчастливилось купить здесь нечто вроде небольшой фермы с огородом и тридцатью арпанами пахотных земель за сорок тысяч франков.

Немаловажным обстоятельством, повлиявшим на его выбор, было то, что эта ферма находилась в пяти минутах ходьбы от замка.

Именно так называли небольшую прелестную с остроконечной шиферной крышей каменную постройку времен Людовика XIII, оконные проемы и углы которой были выложены кирпичом.

Эти маленькие трехцветные замки, все еще часто встречающиеся в Нормандии, Пикардии и в той части Иль-де-Франса, куда мы ведем наших читателей, — эти маленькие замки, повторяем, затерянные в гуще деревьев разнообразных оттенков зелени, представляют собой очаровательную картину.

Но Мадлен, покупая маленькую ферму в Вути, откуда открывался вид на этот замок, исходил вовсе не из чувства прекрасного. Дело в том, что этот замок носил имя Норуа и служил жилищем Анри.

Замок, а следовательно, и маленькая ферма, которая когда-то была в его подчинении, находились на южной окраине леса Виллер-Котре, правда в наименее холмистой его части, но в то же время наиболее богатой дичью и рыбой.

Замок Норуа, располагавшийся в километре от деревни, был вершиной треугольника, в то время как две деревни — Фавроль и Ансьенвиль — служили двумя углами его основания. Сам же треугольник включал в себя равнину в сотню арпанов, с одной стороны прилегавшую к лесу Виллер-Котре, а с другой — к тому, что в Суасонё называют «ларри», то есть к крутым склонам, спускающимся к дну долины. У подножия этих склонов бежала маленькая речка Урк, которая, немного дальше превращенная в судоходную, служила для сообщения между Суасонё и Парижем.

Эта равнина или, скорее, эти ланды, господствующие над долиной, представляли собой большую пустошь, заросшую толстым ковром вереска, который, как и разбросанные по нему восемь или десять островков деревьев или, скорее, кустарника, свидетельствовал о том, что слой плодородной земли здесь очень тонок; четыре или пять тысяч арпанов возделываемой земли, составлявших остальную часть имения, находились с противоположной стороны, то есть со стороны Шуи и Ансьенвиля.

Но именно сама бесплодность этой невозделанной земли, непроходимость ее колючих зарослей и кустарника составляли в глазах Мадлена ее главное достоинство, ведь этот высокий вереск и густой кустарник были прекрасным убежищем для лесной дичи, под их прикрытием подбиравшейся к посевам, которые служили ей местом откорма.

Действительно, здесь Иоанн Безземельный нашего времени, охотник, не имеющий своего удела, европейский могиканин наконец, может — если великий святой Губерт того пожелает — время от времени тешить себя иллюзией, что он резвится на какой-нибудь княжеской ружейной охоте: то фазан в пурпурно-золотом оперении с шумом вылетит из кустов можжевельника, в котором разыскивали всего лишь невзрачного кролика; то косуля стрелой промчится среди розовых верхушек вересковых зарослей, в которых изумленный охотник рассчитывал поднять лишь выводок куропаток; а порой даже король леса — огромный олень, увенчанный ветвистыми рогами, появившись из кустарника, при лае таксы убегает, как самый ничтожный представитель иерархии зверей, и попадает под выстрел какого-нибудь бродяги: волнующий пример бренности почестей, но совершенно бесполезный для звериного рода, как и прозопопеи Боссюэ для коронованных особ.