Читать книгу "Никогда_не... - Таня Танич"

Здесь же я чувствую какую-то потребность помочь разобраться. Тем более все белые нитки, которыми шито их липовое благополучие, так бросаются мне в глаза, что прямо мозолят, не дают возможности отвернуться.

— Эмель, послушай меня, — я должна сказать ей что-то очень важное, избегая ненужной напыщенности, и в то же время, чтобы она поняла серьёзность моих слов. — Твой дед — он сложный человек. И как и ты, как и я, как и мама может ошибаться. Никто от этого не застрахован. Худшее, что можно сделать — ненавидеть его за ошибки, обвинять, вешать на него своим проблемы и неудачи. Да, он неправ. Да его позиция жестокая. Но ты-то это теперь знаешь. Что он неправ, верно?

— Ну… Вроде как да, — говорит Эмель, пока Наталья, подсев ближе, снова утирает глаза платочком и, хватаясь за голову, начинает раскачиваться из стороны в сторону. Так, только этого мне не хватало. Главное, чтобы теперь она не взяла на себя груз вины и не стала тащить его впереди себя, словно позорный крест. На второй сеанс групповой терапии меня уже не хватит. Я и сейчас чувствую, что мои дохлые нервы болтаются как ниточки, которые скоро порвутся.

— И что мы делаем, когда понимаем, что человек ошибся? Радуемся этому? Ура, у нас есть чужая ошибка, на которую мы можем свалить всякие глупости? Будем косячить, а в случае чего говорить — вы же знаете, меня в детстве обидели? Прекрасно понимая, что человек налажал. Крупно налажал, Эмель. А значит все, выхода нет. Просрем свою жизнь ему на радость? И будем носиться с этой ошибкой как дурень с писаной торбой, потому что вот какая у нас есть шикарная отмазка? Прямо счастье и прелесть!

— Моя прелесть, — вдруг выдаёт Эмель ещё одну киношную фразу и смеётся. Похоже, цитировать фильмы и песни — ее любимая привычка. — Как у этого… чудика из Властелина Колец!

— Ну, вот да, — я рада, что она поняла, что я хотела сказать — четко и прямо, без искажений. — Как у Горлума. Вот эта прелесть и есть счастье вечно обиженного. Ты смотрела кино, что скажешь — кольцо принесло ему реальное счастье? Что оно из него сделало?

— Да ну, нет, конечно… Какое это счастье? Он же на рахита стал похож. Это ж какой дурак может так себя добровольно довести? — искренне недоумевает Эмель и снова смеётся. Действительно, смеётся, от души, словно понимая, насколько глупую мысль приняла когда-то на веру, и как ещё более глупо могло получиться в будущем. И теперь потешается сама над собой.

Ее макияж по-прежнему представляет собой одни сплошные потеки, волосы уже не лежат так гладко, а немного растрепались, и на висках сквозь отутюженные пряди проглядывают упрямые завитки. И я понимаю — вот она, красота. Острожно поднимаю камеру и делаю ещё несколько снимков подряд, понимая, что среди них есть и тот, который мне нужен.

На нем будет изображена настоящая Эмель — такая, как она есть сейчас. Немного неуверенная, раздвоенная между своими желаниями быть и казаться, но по крайней мере свободная от внутренней ловушки. От проигрывания сценария, который она не могла понять, но и противостоять ему тоже не могла. А ещё — от сладкого ностальгирования на обиду и нарочного расцарапывания раны — чтобы она не затянулась, чтобы повод оставаться несчастным, обиженным на жизнь нытиком никуда не делся.

— Ох, Эмель, Эмель… Ты даже не представляешь, как много таких дураков гораздо старше тебя я видела. До сих пор обиженных… Но с тобой все будет по-другому, да? Иначе, зачем мы тут это все устроили?

Она смотрит на меня и кивает. Не очень уверенно, все ещё не совсем понимая, что произошло, но кивает. И я ей верю.

Все. На этом конец. Мое падение прервано, я достигаю земли и чувствую себя как человек, сдуру сиганувший в пропасть. Разбитой и почти неживой.

После напряженной работы на месте меня всегда пустота. Как будто эта роль бесстрастного наблюдателя вытягивает из меня все соки. Такова плата за то, что всевидящее око даёт сродниться с собой, рассеянно думаю я, поднимаясь и направляясь к шкафчику за сигаретами.

И тут же одергиваю себя. Что за неуместный мистицизм, Полина? Послушать со стороны, так можно подумать, что тебе самой психиатр нужен. Тоже мне, врачеватель человеческих душ.

За спиной я вновь слышу тихие всхлипы Наташки и, обернувшись в пол-оборота вижу, как она обнимает Эмель и что-то взволнованно ей шепчет на ухо, потрясая при этом кулаком. Планирует месть за Аллах Акбар, догадываюсь я и, поджигаю сигарету. Затягиваюсь — глубоко, нервно, как будто это не сигарета, а спасительная кислородная маска. Наполнять себя жизнью после подобных съёмок каждый раз приходится заново — и для этого лучше всего годится то, что вопреки пропаганде ЗОЖа, не имеет с ним ничего общего.

Какая ирония, снова думаю я. Сколько я ни пробовала свежевыжатый сок и чай с ромашкой (говорят, расслабляет) — ничего не помогало так, как старая добрая сигарета и глоток хорошего алкоголя. Вот только в плане выпивки мои закрома пусты, да и вообще… уместно ли пить при подростке? Вдруг это незаконно или считается пропагандой?

Странно, почему я не думаю, насколько законно то, что я только что сделала с этой девочкой? Я просто-напросто вспорола ей нутро и вывернула его наружу, снимая это все на камеру, как какой-нибудь садист-извращенец. И то, что мои действия носили фигуральный характер, не облегчает сделанное. Вот поэтому я всегда работаю только со взрослыми. Поэтому мои любимчики — маргиналы и прочие довольно странные личности. Или душевные эксгибиционисты, нередко записные красавцы, обожающие раскрываться перед объективом и вплёскивать все, что у них внутри. Кстати, фото с ними получаются самыми яркими — они все такие болезненные, с эмоциями на разрыв.

Но это все взрослые… Взрослые люди. Люди, отвечающие за себя и свои поступки, за свои выборы.

Был ли выбор у Эмель? Конечно же, нет.

Она шла сюда вместе с матерью к какому-то известному фотографу, ни разу не видев моих работ, желая сделать фотки, чтобы просто найти себе «классного пацана». Да и я была настроена на тихую семейную, не затрагивающую никаких чувств фотосессию. Клянусь, именно этого я и хотела! И будь здесь остальные Наташкины дети — так бы оно и вышло, ещё бы и её сняла, словно царицу в окружении принцесс. Уверена, от такого образа она бы не отказалась.

Никакого вовлечения и экспериментов, если модель тебе не чужой человек. Все должно быть прилично, попсово и в меру глянцево — тогда удастся остаться вдалеке от больных тем, избежать прогулки по лезвию ножа. Не всем это нравится, далеко не всем.

Никогда не стоит вскрывать чужие тайны и секреты, лезть в чужую душу без спросу. Чаще всего это способно вызвать лишь ненависть. И лишь в редких случаях — благодарность.

Я слишком взрослая девочка, чтобы верить в лучший из вариантов. В том, что с Наташкой и Эмель мы видимся в последний раз, я почти уверена. Сейчас они успокоятся, скажут мне спасибо, вызовут такси и уедут. Я, конечно же, вышлю им фотографии — длительной обработки они не требуют, успею к завтрашнему утру. Они поблагодарят меня, заберут фото и никогда никому не покажут. И общения со мной будут избегать — как с человеком, который пусть где-то и помог, но слишком много видел. Я буду для них кем-то вроде психиатра, который застал и усмирил буйный припадок. Спасибо, что помог, как говорится, но встречаться с тем, кто видел тебя в моменты уязвимости у людей обычно желания нет.