Читать книгу "Пейзажи - Джон Берджер"

Важно увидеть, насколько далекоидущими с философской точки зрения были последствия этого изменения и почему его можно считать качественным. Дело было не просто в появлении скоростного транспорта и быстрого сообщения, усложнившейся научной терминологии, огромном накоплении капитала, более широких рынках, международных организациях и т. д. и т. п. Был наконец-то завершен процесс секуляризации мира. И аргументы против существования Бога здесь ни при чем. Отныне человек мог бесконечно распространиться за пределы ближайшего: он взял под свой контроль ту область времени и пространства, которая прежде отводилась Господу Богу.

«Зона», поэма Аполлинера, написанная под непосредственным влиянием Сандрара, содержит такие строки:

Зеница века зрак ХристовВзгляд двадцати веков воздетый вверхИ птицей как Христос взмывает в небо векГлазеют черти рот раскрыв из преисподнейОни еще волхвов из Иудеи помнятКричат не летчик он налетчик он и бастаИ вьются ангелы вокруг воздушного гимнастаКакой на небесах переполох Икар Илья-пророк ЕнохВ почетном карауле сбились с ногНо расступаются с почтеньем надлежащимПред иереем со святым причастьемСел самолет и по земле бежит раскинув крылья[52].

Второе последствие затронуло отношение человека к секуляризованному миру. Исчез принципиальный разрыв между индивидуальным и общим. Между отдельным человеком и миром больше не вклинивалось нечто невидимое и многосложное. Все труднее было принять идею о своем месте в мире. Человек теперь был частью мира, неотделимой от него. В совершенно новом смысле, который остается основой современного сознания, человек являлся миром, им унаследованным.

И снова это выражает Аполлинер:

Теперь я знаю вкус вселеннойЯ пьян: я выпил целый мир[53].

Все былые духовные вопросы религии и морали теперь главным образом сводились к тому, какую позицию человек выбирает по отношению к текущему состоянию мира, которое оценивалось им как собственное состояние.

Только с миром, внутри своего сознания, человек отныне мог себя соизмерить. Рост и уменьшение зависели от его действий по отношению к росту и уменьшению мира. Отдельно от мира, вырванное из глобального контекста – суммы всех существующих социальных контекстов, – его «я» сводилось лишь к биологической случайности. Секуляризация мира имела свою цену и предлагала привилегию выбора более отчетливо, чем когда-либо в истории.

Аполлинер:

…но я в то же времяи всюду а точнее я лишь начинаю быть всюдуЯ предвестник далекой эпохи[54].

Как только больше одного человека произнесут, или почувствуют это, или устремятся к подобному чувству – а стоит помнить, что представления и чувства возникают вследствие многочисленных существенных изменений, затрагивающих миллионы жизней, – как только это произойдет, появится возможность единства мира.

Понятие «единство мира» может приобрести опасную утопическую ауру. Но только если подразумевается политическое единство. Необходимым условием единства мира является прекращение эксплуатации. И именно игнорирование этого факта делает это понятие утопическим.

Между тем оно имеет и другие значения. Во многих отношениях (Декларация прав человека, военные стратегии, системы связи и т. д.) мир после 1900 года считался единым. Единство мира получило подтверждение де-факто.

Сегодня мы понимаем, что мир должен быть объединен, так же как понимаем, что все люди должны иметь равные права. Пока человек отрицает эту истину или молча соглашается с ее отрицанием, он отрицает свое внутреннее единство. Отсюда тяжелые психологические болезни империалистических стран, отсюда и порочность, присущая их учености, когда знание используется ради отрицания знания.

В момент кубизма никаких отрицаний не требовалось. Это был момент пророчества, но пророчества как основы преобразования, которое уже началось.

Аполлинер:

И слышу как будет надтреснутый голос звучатьТого человека который гуляя с тобой по ЕвропеБудет сам в то же время в Америке[55].

Я не хочу сказать, что в целом это был период бьющего ключом оптимизма. Это был период бедности, эксплуатации, страха и отчаяния. Большинство могло думать лишь о выживании, и миллионы не выжили. Но для тех, кто задавал вопросы, появились новые положительные ответы, достоверность которых, казалось бы, гарантировалась существованием новых сил.

Представители социалистических движений в Европе (за исключением тех, что появились в Германии и отдельных сегментах профсоюзного движения в США) были убеждены, что они стоят на пороге революции и что эта революция охватит весь мир. Эти убеждения разделяли даже те, кто расходился во мнениях относительно конкретных политических мер, – синдикалисты, парламентарии, коммунисты и анархисты.

Один из видов страдания вот-вот должен был исчезнуть навсегда: страдание от безнадежности и поражения. Люди верили в победу если не для себя, то хотя бы для будущего. И эта вера была нередко тем сильнее, чем тяжелее обстоятельства. Все жертвы эксплуатации и угнетения, у кого еще хватало сил задумываться о целях своей жалкой жизни, могли услышать в ответ эхо заявлений, подобных тому, что произнес Лукени, итальянский анархист, зарезавший австрийскую императрицу Елизавету в 1898 году: «Недалек тот час, когда новое солнце будет светить всем людям одинаково»; или Каляев в 1905 году, который, получив смертельный приговор за убийство московского генерал-губернатора, бросил суду: «Учитесь смотреть надвигающейся революции прямо в глаза!»

И конец действительно приближался. В безграничности, которая до настоящего времени всегда напоминала человеку о недостижимости его надежд, он вдруг обрел вдохновение. Мир превратился в отправную точку.

Небольшой кружок художников и писателей кубистов не был политизирован. Кубисты не мыслили в политических категориях, однако они были причастны к революционной трансформации мира. Как такое возможно? Снова мы находим ответ в историческом периоде, на который пришелся этот момент. Интеллектуальная цельность человека той эпохи не требовала политического выбора. Схождение многих линий развития, одновременно приблизившихся к качественному скачку, казалось бы, обещало преображенный мир. И это обещание было всеобъемлющим.

«Все возможно, – писал Андре Сальмон, еще один поэт-кубист, – все осуществимо, везде и во всем».

Империализм начал процесс объединения мира. Массовая продукция обещала всеобщее изобилие. Выходившие огромными тиражами газеты – просвещенную демократию. Аэроплан был готов осуществить мечту Икара. Ужасные противоречия, порожденные этим схождением, еще не были ясны. Они обнаружили себя только в 1914 году и впервые оказались политически поляризованы Октябрьской революцией 1917 года. Эль Лисицкий, один из великих новаторов русского революционного искусства до его подавления и запрета, в биографической заметке намекнул на то, как момент политического выбора был обусловлен моментом кубизма: