Читать книгу "Книга Асты - Рут Ренделл"

Я вспомнила большую статью в «Обсервере» и цветные фотографии этой комнаты. Наверное, Свонни разложила все так специально для журналистов и редакторов журналов, связанных с интерьерами. Комната слегка походила на храм, но никак не на хранилище остальных шестидесяти двух дневников. Я подняла столешницу за резной край. Свонни как-то сказала, что там есть тайник. Но там оказались предметы для рукоделия — иголки, подушечки для булавок, серебряный наперсток и — совсем не к месту — современная пластиковая сумочка на молнии, где хранилась красно-фиолетовая перочистка, которую Свонни сделала в подарок матери на ее тридцать третий день рождения.

В доме был еще один этаж. Я поднялась туда и обнаружила комнаты, в которых, казалось, никто никогда не жил, заполненные сундуками, коробками, чемоданами. Все в хорошем состоянии и аккуратно сложено. В первой комнате я нашла шляпную коробку в большом мешке из полотна, которое почему-то называли голландским, и кожаный саквояж с тиснеными золотом инициалами матери Торбена — М.С.К. Я открыла саквояж. В нем находились полированные деревянные вешалки. В других кейсах, как и в сундуке, оказалось пусто.

Когда я перешла в другую комнату, меня охватило чувство, что сейчас я совершу волнующее открытие, что произойдет нечто драматическое. Но я забыла, какой была Свонни. Забыла, как она не любила сенсаций, как хотела спокойной жизни и какой предусмотрительной была. От известия, полученного примерно в шестьдесят лет, о том, что она приемная дочь, Свонни страдала гораздо больше, чем могла бы страдать романтическая восторженная женщина. Это вылетело у меня из головы, и я ожидала найти здесь, на последнем этаже ее дома, что-то неожиданное, шокирующее.

В картонных коробках я обнаружила книги, уложенные корешками вверх. В основном они были на шведском языке, изданные Бонни и Хьюго Геберами, в обложках из тонкой бежевой бумаги. Там же оказался и дневник, который вела тетя или кузина Торбена, когда жила в Санкт-Петербурге в 1913 году. Я вытащила его из коробки, раскрыла и лишний раз убедилась, что года до 1920-го почерк всех европейцев выглядел одинаково: с наклоном вправо, с завитушками, очень красивый, но трудно читаемый. Я не смогла разобрать ни слова и положила дневник на место.

Оставалась последняя комната. Предметы вокруг были совершенно обычными, а значит, я сама себя накручивала. В комнате находились старые стулья, сложенные по два, сиденье к сиденью, стол, и еще несколько стульев в стиле «модерн» или «арт-деко», которые явно не подходили к мебели нижних этажей. Последним местом, где могли бы еще находиться дневники, был двухстворчатый буфет из красного дерева. Там они и лежали.

Мне показалось, что я отыскала их на краю света. Поиски затянулись часа на три. Но я сразу поняла, насколько разумно было выбрано место. Поскольку теплый воздух поднимается вверх, здесь теплее всего. Сюда почти не приходили убираться, здесь хранятся вещи, за которыми присматривали, но редко ими пользовались. Дневники находились вдали от жилых комнат, так что случайный посетитель вряд ли бы смог забрести сюда. Здесь незачем было опасаться и любопытства журналистов.

Каждая тетрадь — в целлофановом пакете. По десять таких пакетов уложены в один большой и перетянуты двойной резинкой. Через два слоя пленки было видно, что к каждому дневнику приклеен ярлык с датой. В большой пакет вложена карточка с указанием дат первой и десятой тетради. Ничто не указывало на то, переводились ли эти дневники, были ли отредактированы или изданы.

Я ощутила благоговейный трепет. Потом напомнила себе, что теперь это все мое, хотя авторские права принадлежали и будут принадлежать Свонни. Я вынула первый сверток, левый в верхнем ряду, датированный 1905–1914 годами. Это «Аста», именно эти дневники хотела посмотреть Кэри Оливер. Особенно первый.

От страниц исходил легкий запах, конечно же не «Коти», но сладковатый пыльный запах ветхой бумаги. Пятна плесени размером с маленькую монетку выцвели до бледно-кофейного оттенка, но не помешали прочитать написанное. Первые строчки дневника, которые я, как и тысячи ревностных почитателей, знала наизусть, я могла прочитать и по-датски. Почерк Асты был с сильным наклоном, но весьма разборчив.

«Когда сегодня утром я вышла из дома, женщина спросила меня, не бродят ли по улицам Копенгагена белые медведи…»

Я читала подлинник с легким волнением. Листая страницы, я не представляла, как же Кэри справится с незнакомым языком. Я бы могла показать ей исходный перевод, однако она не захотела. Перевод издан, каждый может его прочесть. Или она считала, что сделанный заново перевод может открыть то, что упущено в опубликованных текстах? Возможно.

18 июля, 21 июля, 26 июля… Не все было легко разобрать, и я не слишком хорошо знала датский. Я перевернула страницу и прочитала отрывок из записи, которую Аста так внезапно обрывает: «…Кажется, в классе Моэнса четыре мальчика по имени Кеннет. Я сказала, что они должны спросить отца, и это верный способ отсрочить решение на месяцы». Легко читать на иностранном языке, когда знаешь, о чем речь.

Но последующие события, вплоть до 30 августа, не были мне известны. В изданных дневниках о рождении Свонни упоминается как о предстоящем событии. Затем через пять недель Аста пишет, что все прошло удачно. Прежде я думала, как наверное, и все читатели, что ей было просто некогда вести дневник или она плохо себя чувствовала.

Но это было не так.

Пять или шесть листов оказались вырваны. Как раз между 26 июля и 30 августа, и сколько-то еще фраз после «…отсрочить решение на месяцы». Я сказала «пять или шесть», но теперь я сосчитала их по корешкам. Их точно пять. Значит, десять страниц, поскольку Аста писала с обеих сторон листа. Получается приблизительно две тысячи слов, если на строке от десяти до двенадцати слов, а на каждой странице — но двадцать пять строк.

Должно быть, их вырвала Свонни. И сделать она это могла только после перевода. Когда она нашла дневники, я была в Соединенных Штатах, что сейчас оказалось весьма кстати. Она писала мне тогда часто и подробно. Я сохранила все письма, так что не придется полагаться на свою память. Там наверняка упоминаются отсутствующие страницы, хотя я этого не помнила. Свонни точно не писала о каких-то важных открытиях, кроме того, что нашла дневники и оценила их по достоинству.

Но можно взглянуть на переводы сейчас. Вероятно, там нет никакой тайны, разве что совсем незначительная. Но скорее все дело в благоразумии Свонни. Я положила дневники обратно в шкаф, оставив только самый первый. Его я захватила с собой, чтобы сверить записи с переводом.

Аккуратность Свонни и порядок в бумагах облегчили мне задачу. Перепечатанные на машинке, переводы находились в нижнем ящике письменного стола в бывшем кабинете Торбена, где впоследствии работала Свонни. Они были сложены в хронологическом порядке, каждый перевод в отдельной папке-скоросшивателе, без титульных листов, но с датами и именем переводчика. Я открыла перевод первого дневника.

«Когда сегодня утром я вышла из дома, женщина спросила меня, не бродят ли по улицам Копенгагена белые медведи…»

18 июля, 21 июля, 26 июля, и те строчки, которыми заканчивалась запись этого дня: «…четыре мальчика по имени Кеннет. Я сказала, что они должны спросить отца, и это верный способ отсрочить решение на месяцы».