Читать книгу "Естественное убийство-2. Подозреваемые - Татьяна Соломатина"

– Шустро. У этой твоей Евгении Румянцевой какая-то дурная привычка – по отделениям милиции ходить. Какого чёрта ей в субботу ночью в родильном доме не сиделось? Хорошая мать должна под дверью операционной, а затем – у кровати дочери в отделении реанимации и интенсивной терапии нервно выхаживать, а не домой нестись.

– Она слишком энергичная. Она в роддоме всем забашляла и домой понеслась. Если бы она сидела или ходила под дверьми и в палате – с ума бы сошла. Она понеслась домой, чтобы выяснить… Выяснить хоть что-то! А как это ещё можно сделать, если не в комнате дочери всё перерыть?

– Можно ещё просто разговаривать со своей дочерью, – проворчал Северный. – Всё равно! Понятия не имею, при чём здесь я?

– Сева, этот Егоров совсем не похож на человека, который мог бы обрюхатить свою падчерицу. Я с ним сталкивался пару раз по делам. Я и с Румянцевой через него познакомился. И в лагерь этот долбаный она свою дочурку по моей протекции сдала. Так что я чувствую некоторым образом свою вину…

– Так это ты дочурку рестораторши обрюхатил?! – притворно ужаснулся Северный.

– Сева, ты что, совсем долбоёб, прости господи?!

– О нет! Это не я как раз! Это ты со своей мнимой виной за всё про всё! К распятию Христа не ты руку приложил? Заодно уж! Мне надоело быть твоим психоаналитиком! Аня Румянцева умерла от HELLP-синдрома, материнская летальность при котором достигает семидесяти пяти процентов. Если не ты её обрюхатил – твоей вины в этом нет. Странно, что её младенец умер, потому как они при вовремя выполненном кесаревом в восьмидесяти случаях из ста выживают даже при этой зловещей патологии. Ну да, может, и ещё что-нибудь «приятное» наложилось вроде глубокой недоношенности… – Всеволод Алексеевич внезапно остановился. – Элементарное исследование ДНК умершего младенца и ныне здравствующего гражданина Егорова мигом разрешит вопрос об отцовстве. Выеденного яйца ситуация не стоит. Что же до «совсем не похож на человека, который…» – нужное вставить, то знал бы ты, Сеня, насколько непохожими на убийц и насильников бывают убийцы и насильники. Вспомни хотя бы Чикатило. Знаешь, на кого похожи профессиональные, к примеру, киллеры? Никоим образом не на суперменов из боевиков. Профессиональные киллеры бывают двух фенотипических подвидов: похожие на нашего пятничного старичка-кристаллографа – сухонькие, не от мира сего, «интеллигенты», или же на пожилого бонвивана с брюшком и красными щёчками, эдакого стареющего ловеласа. Ни один из профессиональных киллеров не ходит в бандане, поигрывая мускулатурой и передёргивая затвор оптической винтовки, уж поверь. Так что когда мне говорят: «Он не похож на человека, который…» – я уже априори подозреваю непохожего человека.

– Егоров не похож на Чикатило. Он – не ботаник в очках. И не с брюшком. Он вполне броской мужской внешности ухоженный мужик. Он самодостаточен – и вряд ли бы насиловал нимфетку. Он достойный мужик.

– Достойный он или не достойный – знает только он сам. Достоинство – это исключительно личное… – Северный на мгновение замолчал. – И к тому же, – тут же продолжил он, не дав времени Сене пуститься в разглагольствования о достоинстве, – кто тебе сказал, что он её насиловал? Возможно, она его соблазнила. Потому что он ей нравился. Или чтобы матери насолить. В дневнике что написано? Что мать мешает их счастью. Может, девочка не понимала, что счастье этого Виталия Егорова как раз и состоит в том, чтобы жить в браке с её матерью, периодически занимаясь запрещённой любовью с падчерицей?

– Нет! Он точно такого не мог! Я его знаю!

– То, что ты его знаешь – лишает тебя объективности. Я его не знаю, и потому все версии считаются рабочими. Для меня и дневник покойной девчушки ничего не значит – дети страшные фантазёры. А уж подростки… Написанное сто раз на стене «я люблю Васю!» ещё не означает, что, во-первых, Вася в курсе, и, во-вторых, что его действительно любят. Может, это такая месть Коле. В общем, если у твоего Егорова толковый адвокат, то он разнесёт это обвинение в пух и прах за пару часов… Ты-то откуда в курсе всех этих дел?

– Румянцева приехала ко мне.

– Да, везёт тебе, как утопленнику.

– Она приехала. И кричала. И плакала. И…

– Ну да, близких нет, друзей тоже, муж оказался страшным человеком и даже из командировки ещё не вернулся, в милиции с радостью ухватились за дело – видать, в отчётах нет ещё ни одного обезвреженного сексуального преступника, посягнувшего на малолетнюю. И к кому же ехать? К шапочно знакомому Семёну Петровичу Соколову. Он у нас такая всеобщая жилетка. Гуманист, – криво усмехнулся Северный.

– Она просила у меня твои координаты. Ты ей звонил, но у неё номер не определился. Ей же рассказали, что именно ты оказал первую помощь, вызвал «Скорую»…

– Наградил хороший родильный дом материнской и перинатальной смертностью… Хорошо, что есть такие функции в наших электронных игрушках, как запрет на определение номера. Зачем ей я?

– Потому что она хочет засадить мужа на полную катушку.

– Крутой поворот от любви к ненависти. А подумать?.. Не мне. Ей. Я не помогаю яростно-благородным мстительницам, действующим под влиянием моментально открывшихся новых обстоятельств. Ему и так закатают по полной. Если есть за что. Если не за что – тоже закатают, мало, что ли, адвокатов-идиотов? Помни о моём гипотетическом примере и об «охоте на ведьм». Так что ей я не буду помогать. Потому что не хочу. Ему тоже не буду помогать. Потому что… не хочу. Я никому не хочу помогать, Соколов. Особенно чужим людям. Ты-то кому хочешь помочь? Ей или ему? И он тебе кажется достойным, и её жалко… Подбери бездомного щенка, Сеня, если уж тебе пяти детишек мало. Адвокат Егорова сразу же потребует генетической экспертизы. Засим – с комсомольским приветом!..

Северный позвал официанта. Сеня перехватил счёт.

Было глубоко за полночь, когда Всеволод Алексеевич открыл лэптоп.

Глава десятая

Ты так и не ответил на мои последние письма, но я прощаю тебя. Наверняка ты сидел в самолёте, выруливающем на взлётную полосу, и всех попросили выключить электронные приборы. Когда их можно было включать, ты разумеется уже спал безмятежным сном человека, чья совесть чиста. Или же абсолютно бессовестного человека. Сон обоих человеков безмятежен. Согласись, Северный, это прекрасно, что любой из нас может быть чист совестью и бессовестен одновременно! Вот взять, к примеру, меня. Мне нравится старый-нестарый еврей – и потому я бессовестна. Но я с ним не переспала и не пересплю – и поэтому моя совесть абсолютно чиста. Сон, соответственно, тоже не страдает, а это немаловажно для женщины моего весьма пожилого возраста (да, я кокетничаю!). Он не страдает, несмотря на смену часовых поясов. Мне вообще кажется, что страдания от смены часовых поясов слишком преувеличены, потому что люди просто обязаны хоть от чего-нибудь страдать. Даже (и особенно!) если страдать абсолютно не из-за чего. Мне, вот, есть от чего страдать – я в разлуке с тобой. Но я не страдаю от разлуки с тобой, точно так же, как не страдает мой сон из-за смены часовых поясов. Где бы я ни была – мой сон всегда со мной. Надо всего лишь (внимание: рубрика «практические советы»!) хорошо выспаться в самолёте (десять часов от Москвы до Нью-Йорка), затем ещё раз хорошенько выспаться в самолёте (Нью-Йорк – Сан-Франциско – пять часов), а по прибытии на место действия твоей непрерывной жизни дождаться времени укладки среднестатистического добропорядочного местного гражданина в койку. И немедленно бухнуться в койку же (можно с добропорядочным среднестатистическим местным гражданином, а можно – и без, просто – в койку). И тогда никакая смена часовых поясов не принесёт страданий.