Читать книгу "Кыш и я в Крыму - Юз Алешковский"

— Ничего. Второй раз смоешь начисто, — сказал я.

Незаметно совсем стемнело, но мы уже были около двух валунов, под которыми находился вход в пещеру. У Феди оказался фонарик. Он жужжал, и Кыш начал потявкивать. Жужжание фонарика напоминало ему ненавистную папину электробритву.

Федя залез на валун. Я ему кинул мешочек с едой и передал Кыша, а Норд с разбегу запрыгнул сам.

— Ты стой, а я посмотрю, что это за пещера. — Федя осторожно стал спускаться вниз. — Ногой бревно нащупал… Вроде бы ступеньки… Толково придумано… Ого! Целая квартира!.. Двухкомнатная! — немного погодя услышал я его гулкий голос. — Давай сюда собак!

Я последним спустился по приступочкам толстого, полого стоящего бревна и не сразу сумел осмотреться, хотя Федя всё время светил фонариком. Нашим собакам было легче: они принюхивались. Это была пещерная прихожая с очень низким сводом. Я касался его затылком, а Федя стоял на коленках. Фонарик осветил штабелёк ровно нарубленных дров и закопчённый котелок, метёлку из сосновых веток, старые ботинки, пустые консервные банки, разобранную гранату, гильзу от снаряда.

Сквозь широкий лаз мы спустились ещё ниже, в самую пещеру. Федя мог ходить по ней пригнувшись, а я разгуливал как по комнате. Первым делом мы разожгли в очажке, окружённом камнями, костёр, и дым потянулся, словно в печке, к дыре вдаль-нем углу пещеры. И сразу стало светло и тепло. Я увидел верблюжье одеяло Анфисы Николаевны на соломенной подстилке и сказал Феде:

— Давай вот здесь сядем, будем смотреть на огонь и думать.

— Сначала я лежанку излажу. Сейчас вылезу, нарублю веток и вот здесь набросаю.

Я сидел, обхватив руками коленки, и представлял, как четырнадцатилетний Васька прятался здесь от фашистов и как ему было одному жутковато и голодно. Тогда, как сейчас, догорали сосновые ветки. Внутри них взрывались капельки смолы, и из сучков, шипя и попыхивая, вырывались струйки дыма. И у Васьки, так же как у меня, немного рябило в глазах от бликов огня на бурых стенах. Только я приехал в Крым с папой и мамой загорать и купаться, а он тогда в одиночку партизанил, и его фашисты повесили бы, если бы поймали…

Федя вернулся с ворохом свежих веток и устроил себе лежанку напротив меня. А Кыш и Норд лежали рядышком, смотря на угольки, и глаза у них сверкали.

70

— Ну давай поедим, — предложил я, потому что мне хотелось есть. Ведь за обедом я ни до чего не дотронулся, а только слушал рассказ про войну.

— Вот тут я запас кой-чего. — Федя достал из сумки банку консервов, хлеб, колбасу и бутылку минеральной воды.

Я тоже выложил всё взятое из дома. Федя дал собакам колбасы, потом открыл консервы и подогрел на угольках. Это были болгарские голубцы. Мы съели по одному с хлебом и помидорами.

Потом я подумал: каково было первобытным людям? Потрудней, конечно, чем нам, и намного. Ведь они ещё не умели шить пальто и костюмов. Надо было охотиться, кормить детей, защищаться от всяких крокодилов и динозавров и, главное, воспитывать отстающих обезьян, которые почему-то не желали становиться людьми… Начало истории человечества мне рассказывала бабушка, когда я лежал с ангиной и не ходил в детский сад…

Наши собаки тоже наелись и дремали у огня, а может быть, вспоминали историю своей дружбы с людьми. Федя ворошил угольки. Я спросил у него:

— А что было после того, как люди вышли из пещер и начали строить дома?

— Словами я сказать не умею. Вот в чём дело. Меня про всё это нарисовать тянет. Веришь? Как зашёл сюда, так почуял волнение души. Не пойму, что со мной. Веришь?

— Верю. Ты возьми и нарисуй. Тебя учили рисовать?

— В моей жизни было не до рисования.

— Ничего! Первые художники тоже сначала не умели. Однако не побоялись и начали, — сказал я. — И им было потрудней. Они ж не знали, что есть рисование, а ты знаешь.

— Давай-ка полежим и подумаем.

71

Я понял, что Феде неохота разговаривать, и стал думать о своей жизни. Что я такого важного сделал за семь лет? Ничего. Зато я всегда жалел животных — и диких и домашних. И почти никогда не врал. А врал только тогда, когда знал, что мне не поверят, даже если я скажу правду… Я своими болезнями и диатезом часто расстраивал маму. Но нарочно болел всего один раз: на днях, когда сам себя обжёг крапивой… Иногда в мою голову приходят плохие мысли, но я в этом не виноват. Они приходят без спросу. И я их прогоняю, чтобы они не превратились в дела. Я знаю несколько гадких слов, но никогда не пишу их мелом на стенах и на асфальте, хотя… нет… однажды написал: «Рудик…», но тут повалил мокрый снег, засыпал это слово. А мне стало стыдно… Жадина ли я? Это да. Немного жадина. Но как не жалеть свой значок, когда его предлагают поменять на худший? Или как дать прокатиться на велосипеде, если сам ещё не накатался? Трудно. Значит, я жадина. Но вот когда меня ребята просят оставить пирожка или яблока, или чёрного сухарика, или воблы, я всегда оставляю. Это точно. Всегда… Конечно, я не такой смелый, как Мишка Львов, по прозвищу «Тигра», но за несправедливость могу вызвать на дуэль любого человека, кроме мамы, папы, учительницы, Снежки и завуча. Они справедливые люди… Мне бы научиться побыстрей читать книжки и писать без ошибок слова, и я был бы совсем человек, как другие люди! Потом бы я воспитал Кыша, кончил бы школу, и мы с ним выступали бы в цирке с весёлыми номерами по чтению и арифметике…

Мне почему-то перестало думаться о жизни, а Федя лежал, молчал и думал. Ведь его жизнь была длиннее моей. Вдруг Кыш зарычал и, залаяв, бросился через лаз в «прихожую». Федя, пригнувшись, пошёл за ним. Но Кыш перестал лаять и возвратился к костру.

Мы подкинули в костёр полешков и снова легли на свои лежанки.

«Хорошая какая пещера! — подумал я. — Знали бы мы с мамой про неё раньше! Прожили бы здесь дикарями весь отпуск!..»

Потом я подумал: «А на что, интересно, смотрели древние люди, когда не было телевизоров и кино? И что они слушали? Ведь они не имели ни радио, ни радиол… Наверно, они после охоты садились на камешек и смотрели на небо, на деревья, на травы, и цветы, и голубое море, по которому ещё не научились плавать. И без передачи „В мире животных“ они встречали в лесу медведей, тигров, обезьян, страусов, орлов и даже тех зверей, которых мы никогда по телевизору не увидим. Их больше нет в лесах земли… Зато разве смог бы пещерный человек объездить за свою жизнь столько стран, морей и островов, сколько я смотрю за один только раз в „Клубе кинопутешествий“? Не смог бы… А может быть, повидать один настоящий остров лучше, чем увидеть тыщу островов по телевизору?

Сегодня как раз должно было быть повторение «Клуба кинопутешествий». Наверно, сейчас мама и Анфиса Николаевна смотрят эту передачу. Хорошо бы, они спали спокойно и не беспокоились о нас с Федей. А вдруг беспокоятся и пошли искать? Нет. Я же оставил телеграмму!..»

Я ещё подумал, что если бы я присмотрелся как следует к поведению Василия Васильевича и не пропустил мимо ушей его вопросы об Анфисе Николаевне, то сумел бы напасть на след. Впрочем, всё вышло к лучшему… Глаза у меня слипались… Полешки потрескивали… Дымок тянулся к потолку… Посапывали собаки… Я ещё помечтал, как докажу людям, что видел Пушкина и у него голубые глаза и мягкие кудри…