Читать книгу "Тайные общества. Полная история - Матвей Гречко"

Новичок произносил клятву с обязательным упоминанием страшных казней, которые должны обрушиться на его голову в случае измены братству. В ответ великий мастер торжественно возвещал: «Боже, помоги клянущимся! Не забывайте никогда, что вы свободно, не принужденно и по добром размышлении учинили клятву, связующую отныне вас с нами. Что никакая власть освободить вас уже не может от исполнения оныя. Надлежит вам ведать, что мы и все рассеянные по вселенной братия наши, став днесь искренними и верными вам друзьями, при малейшем вероломстве вашем, при нарушении от вас клятвы и союза, будем вам лютейшими врагами и гонителями… Ополчимся мы тогда жесточайшим противу вас мщением и исполним месть»[22]. Далее следовала церемония «трех мытарств» – напоминание о кончине мастера Адонирама, и масонская присяга с символическим приложением «печати Соломоновой» к левому плечу посвящаемого. Это был только символ, каленое железо не применялось, зато потом неофиту действительно до крови кололи левое плечо острием циркуля. Кровь стирали платком и с глаз нового брата снимали повязку. Иногда требовали расписаться своей кровью под текстом клятвы.

Но это был еще не конец! После новичку полагалось трижды поцеловать мастеру левую ногу. И только тогда церемония считалась завершенной.

В заключение Олсуфьев успокаивает, мол, масонство – не что иное как «ключ дружелюбия и братства, которое бессмертно во веки пребывать имеет и тако наметшихся их общества называемые просвещением оных удостаивает».

«Каменщищество ныне состоит в том, чтобы питать человеческую и братскую любовь», – уверяли масонские уставы. Причем «человеческая любовь» простиралась очень далеко: масоны были противниками войн, они мечтали об объединении народов во всемирной империи. Могло ли это понравиться Елизавете, которая в течение семи лет вела войну с Фридрихом Прусским? Разумеется, нет!

Все вышеописанные обряды являлись точной копией французских. Собственная система у русских масонов возникла позднее – в царствование императрицы Екатерины II. Ее создание связано с именем весьма необыкновенного человека – Ивана Перфильевича Елагина (1725–1794), блестящего и властного администратора, коллекционера, поэта и писателя. Он занимал значительные государственные должности в царствование Елизаветы Петровны и при Екатерине II, был близко знаком с канцлером Бестужевым и при его падении сам попал в опалу. Позднее был назначен директором Императорских театров России, причем люди искусства считали его чуть ли не тираном, так как спуску он не давал никому. К тому же Елагин приказывал адаптировать иностранные пьесы, особенно комедии, к русским реалиям, чтобы простой публике было понятнее, и потомки называли его предтечей славянофильства.

Видный масон Иван Елагин так описывал причины, побуждавшие молодых людей делаться масонами: ведут их «любопытство и тщеславие». Он вспоминал: «да узнаю таинство, как сказывали между ими, тщеславие, да буду хотя на минуту в равенстве с такими людьми, кои в общежитии знамениты, и чинами, и достоинствами, и знаками от меня удалены суть, ибо нескромность братьев предварительно все сие мне благовестила». Он подробно описывал далеко не бескорыстные причины и побуждения, приведшие его самого в братство: «… мнимое равенство, честолюбию и гордости человека ласкающее, более и более в сем собрании меня привлекало, да и хотя на самое краткое время буду равным власти, иногда и судьбою нашею управляющей. Содействовала к тому и лестная надежда, не могу ли через братство достать в вельможах покровителей и друзей, могущих споспешествовать счастью моему».

Но далее его ждало разочарование: «Вошед таким образом в братство, посещал я с удовольствием Ложи: понеже работы в них почитал совершенною игрушкою, для препровождения праздного времени вымышленного… препроводил я многие годы в искании в Ложах и света обетованного и равенства мнимого: но ни того, ни другого ниже какие пользы не нашел, колико ни старался…»

Однако карьере Елагина масонство способствовало немало: к концу 1770-х годов Иван Перфильевич занимал должность обер-гофмейстера императорского двора, он был невероятно богат и влиятелен. В область интересов Ивана Елагина входили древняя восточная история, особенно древнеегипетская, каббалистика, теософия, физика, химия и алхимия. Для того чтобы никто не мешал ему заниматься тайными науками, Елагин даже приобрел остров на Неве, который с тех пор так и называют – Елагин остров. В восточной части острова Елагин выстроил дворец по проекту Джакомо Кваренги, а вокруг разбил парк английского типа с каналами, гротами и беседками. В доме находился обширный погреб с выдержанными винами и великолепными закусками. Также были устроены оранжереи и зимний сад с экзотическими деревьями и певчими птицами. Во избежание затоплений рабочие обнесли остров земляным валом, по которому проложили дорогу. У перевоза с Каменного острова была построена каменная набережная, на которой Елагин поставил 12 медных пушек для «увеселения» и приветствия гостей салютом. Остров украшали памятники видным масонам и монумент Екатерине II.

Елагин питал слабость к женскому полу. До нас дошел анекдот, что как-то раз в гостях у заезжей актрисы уже немолодой Елагин принялся делать пируэты перед зеркалом, оступился, вывихнул ногу и охромел. Добрая императрица позволила ему являться к ней с тростью и даже сидеть в ее присутствии. Однажды полководец Александр Суворов обратил внимание на сидящего сенатора, и Екатерина II тут же дала объяснение: «Не удивляйтесь, что Елагин встречает вас сидя: он ранен, только не на войне, а у актрисы, делая прыжки перед зеркалом».

Елагин водил близкое знакомство с графом Калиостро, мечтал заполучить от него философский камень, чтобы делать золото, или даже достигнуть бессмертия. Впрочем, когда вельможа распознал обман, Калиостро с позором выставили из дворца, надавав напоследок пощечин.

В конце 60-х годов Елагин основал в Петербурге ложу Св. Екатерины, а в 1770 году – Великую русскую провинциальную ложу. В 1772 году эта ложа подпала под контроль Великой ложи Англии, а Елагин стал называться «Провинциальным Великим мастером всех и для всех русских».

Однажды Елагин тяжело заболел и готовился к смерти. Его богатство, его влияние оказались бесполезными: врачи лишь разводили руками. Вельможа уже готовился к смерти, когда в его дворец пожаловал новый лекарь – крещеный еврей, выходец из Богемии Станислав Пинас Эли. Этот врач с европейским университетским образованием, блестящий практик, автор нескольких научных работ сумел вернуть Ивана Перфильевича к жизни. С тех пор Эли стал его другом и наставником.

Пинас Эли, при крещении принявший имя Станислав, был серьезным ученым и очень хорошим врачом. Родился он в городе Колине в семье евреев-саббатианцев: его семья принадлежала к тайному обществу последователей лжемессии XVI века, каббалиста и оккультиста Саббатая Цви.

Медицину Эли изучал в университете Франкфурта-на-Одере, затем отправился в Польшу, где вел медицинскую практику и получил титул надворного советника. В 1778 году Эли перебрался в Россию и приехал в Петербург. До нас дошли некоторые труды Эли, вполне научные, ценные и разноплановые: он исследовал минеральные источники, оптимизировал разведение овец, написал труд о ценности женского грудного молока и его неоспоримых преимуществах перед коровьим при вскармливании младенцев. «И если чрез сии примечания хотя один младенец исхищен был от гроба, то было бы для сочинителя довольное удовольствие, составляющее драгоценное трудов его возмездие», – писал Эли в послесловии к этой книге.