Читать книгу "Ох, Мороз, Мороз... - Дарья Волкова"

— Ты нажрался, как свинья, Павлик, — вздохнула Инга, подставляя плечо. — Давай, Паша, живенько ножки переставляй, раз-два, раз-два, правая-левая.

Он вдруг рассмеялся и, подав Инге руку на диво галантным жестом, довольно ровно пошел с ней под руку к выходу из бара.

***

Они без приключений добрались до номера с панорамным окном на горящую огнями столицу. Ну а как иначе, только так. Какого вот только черта он делает в гостинице?

Мороз на ее вопросы — пусть и мысленные — отвечать не стал. Плюхнулся в белое кресло и оттуда стал наблюдать за Ингой. А она ничего не могла с собой поделать — стянула кроссовки, потому что мысль о том, чтобы ступать обувью на этой молочно-белый ковер — ужасала. Хотя зачем ей вообще на него наступать? И в номер зачем проходить? Мавр сделал свое дело… знать бы еще — какое. Ладно, раз уж разулась…

Инга прошла, с наслаждением чувствуя прикосновение к ступням через тонкие носки мягкого ворса ковра. Нестерпимо захотелось снять носки и стопой провести. Но вместо этого она аккуратно повесила на спинку стула пиджак и отвесила шутовской поклон Морозу.

— Могу идти?

— Нет, — ответ прозвучал быстро и хлестко. И так же быстро — и совершенно для нее неожиданно он встал, дернул ее на себя — и вот они уже в кресле вдвоем.

Точнее, Мороз на кресле, а она… на Морозе. Вернее, у него на коленях.

Инга застыла. Если до этого все напоминало какую-то фантасмагорию, то теперь — полнейший абсурд.

А он смотрел на нее своими светлыми и неприлично прозрачными глазами. Смотрел так долго, что она стала нервничать всерьез. Но не могла ни пошевелиться, ни встать, ни отвести взгляда. А потом Павел вздохнул и вынес вердикт.

— Откуда ты только взялась на мою голову?

Вопрос был настолько нелепый и наглый, что Инга растерялась. И Мороз этим воспользовался.

Он ее поцеловал.

Может быть, он и нажрался как свинья. Но на способности целоваться это никак не сказалось. И пахло от него по-прежнему вкусно. Его сумасшедшим парфюмом и почему-то еще лаймом. У него настойчивые и даже немного жадные губы, нахальный язык и горячие руки. И все это — совершенно сногсшибательный коктейль, от которого не то, что ноги отнимаются — у Инги начинает кружиться голова. И губы сам собой открываются, и язык тоже сам собой, и руки тоже — на шею. Пальцы помнят, какие его волосы наощупь.

Это был совершенно умопомрачительный поцелуй. Именно так: умо-помрачительный. Когда забываешь обо всем, и тонешь, и вообще ни о чем не думаешь, а только — гладко, влажно, горячо, быстро, медленно. И лайм.

А потом Ингу совершенно так же нагло и недвусмысленно спихнули с колен. Так, что она едва не упала.

— Уходи, — мрачно буркнул Мороз. Воротник рубашки набок, сам весь взъерошенный и… совершенно на вид трезвый. Хотя взгляд… взгляд тяжелый.

— П-п-почему? — не нашла ничего лучше, чем задать, заикаясь, этот дурацкий вопрос. Еще секунду назад ее целовали — настойчиво и жарко. А теперь говорят «уходи».

— Потому что если ты не уйдешь — я тебя трахну. Я пьяный. Вряд ли тебе со мной сегодня будет хорошо. Я не хочу, чтобы тебе было со мной нехорошо.

Он произнес это отрывисто. Будто делая выдох после каждой фразы. Чтобы до нее лучше дошло.

Дошло.

Ах вот как ставится вопрос….

Ингу охватило состояние звенящего бешенства. Выдрал на ночь глядя из дому. Потом она его, пьяного, тащила в номер. А потом, оказывается, что не такой уже он пьяный — судя по поцелуям. А потом выясняется, что все-таки пьяный.

А не пойти ли вам, Павел Валерьевич, в пеший тур с сексуальным уклоном?! То есть, говоря по-русски — на х*й?!

Совсем не чувствуя теперь мягкости ковра, Инга прошла к двери, быстро обулась. Мороз смотрел на нее из кресла все так же мрачно. И вместе с тем как-то… Как будто отчаянно, до боли хотел, чтобы она осталась.

Ну уж дудки!

— Не стоит у тебя — так и скажи… Патрик.

— А ну стой! — взревел он. И вскочил, едва не опрокинув кресло. Но поздно.

За ее спиной защелкнулся замок, Инга летела по коридорам, открывая двери, потом через ступеньку по лестнице, через крутящие двери на улицу, вдохнуть прохладный воздух. Жарко. Расстегнула до конца куртку и быстрым шагом пошла к машине.

А там, опершись руками с телефоном о руль, быстро набрала сообщение.

Инга: Я расстегиваю твои брюки. Какие на тебе трусы? С Патриком?

Патрик: Ты где? Где ты, блин?!

Инга: Далеко. И рядом. Ты чувствуешь мое дыхание? Как мои губы касаются твоего члена сначала через тонкую ткань белья. А потом… потом я медленно стягиваю вниз и обнажаю его. Ты красивый, мальчик мой.

Патрик: Ты хочешь, чтобы я сдох?! Где. Ты.

Инга: Не надо было меня выгонять.

Патрик: Вернись. Пожалуйста.

Инга: Ты видишь мои губы совсем рядом с твоим пахом? Как медленно мои губы приближаются к твоей плоти? Я облизываю губы. А скоро буду облизывать… знаешь, что?

Патрик: Я сдохну сейчас! Хочу тебя…. Умираю, как хочу.

Инга: Покажи, как. Пришли мне фото себя.

Они замерли оба. Он, в белом велюровом кресле. И она, на черном кожаном сиденье авто.

Он встает. Бутылку минералки из холодильника. Выпить половину. Потом ее же приложить к затылку. Нет. Не трезвеет. Потому что пьян он не только текилой.

В темноте салона авто не видно, каким темным горячим румянцем пылают ее щеки. Ты же не сделаешь этого? Или сделаешь? Насколько ты пьян?

Очень. Потому что приходит фото. Расстегнутых мужских брюк, спущенных трусов — темно-синих — и того, что все это венчает.

Инга медленно сползает по сиденью. Почти под руль. Развидьте мне это… как теперь куда-то ехать?! Когда больше всего хочется вон из салона машины и туда, обратно, к нему, когда он такой, такой…

Патрик: Довольна?!

Инга: Паша, будь хорошим мальчиком, поласкай себя.

Возбуждение горячим тугим комком бьется внизу живота, болезненно отдаваясь во всем теле, до кончиков пальцев. Он этим не баловался черт знает сколько лет, и вот теперь… Дожил. Доигрался. Да кто б ему сказал… Не поверил бы…

Инга: Пришли мне еще фото. С рукой.

Патрик: Ты тоже. Играем на равных.

Задние стекла тонированные. На ватных ногах Инга перебирается на заднее сиденье. Какое получается фото, даже не смотрит — снимает не глядя. А получает ответ.

То же и рука. Манжет белой рубашки с запонкой — почему-то за это цепляется взгляд. Опять манжеты, черт бы их подрал. А смотреть дальше, на другое, вообще не-воз-мож-но. Потому что фантазий уже не хватает, они не дают того, что хочется. А хочется ощутить эту тугую налитую спелость губами. Языком. Хочет этого не меньше, чем он. Взять и наполнить свой рот им.